Книга Краснокожий Пророк - Орсон Скотт Кард

Жильбер взял в руки четвертое письмо, самое болезненное из всех. Оно адресовалось Фредерику, графу де Морепа. Жильбер написал его давным-давно, сразу после приезда Наполеона в Канаду. Вскоре наступит момент, когда придется послать это письмо.

«В канун столь судьбоносных событий, мой дорогой Фредди, я хочу, чтобы вы приняли этот амулет. Его подарил мне один святой, и амулет этот развеивает ложь и обман, наводимые Сатаной. Носите его не снимая, мой друг, ибо мне кажется, что ваша нужда в нем значительно превосходит мою».

Фредди не стоило знать, что «святым» был Робеспьер, — тогда бы де Морепа в жизни не надел амулет. Жильбер вытащил золотую цепочку с амулетом из-под рубашки. Как поступит де Морепа, когда Наполеон лишится власти над ним? Он поведет себя вполне естественно и поступит так, как поступал всегда.

Жильбер сидел над письмами добрых полчаса, зная, что пришло время решать. Амулет пока посылать не стоит — Наполеон должен лишиться власти над Фредди, когда будет поздно что-либо менять. Но письмо к королю надо отослать немедленно, ибо оно еще должно достичь Версаля. Ответ вернется в Канаду как раз весной, перед битвой с американцами.

"Я, наверное, предатель, раз действую против короля и своей страны… Хотя нет, я никого не предаю. Ибо если б победа над американцами принесла моей любимой Франции хоть каплю добра, я бы сделал все, чтобы помочь Наполеону, пусть даже это повлияло бы на дело свободы, что вершится в этом новом свете. Ибо я фельян, демократ, даже якобинец в глубине своего сердца, и, хотя моя любовь к Америке может сравниться лишь с преданностью к этой стране Франклина, Вашингтона, которые уже сошли в могилу, и Джефферсона, который жив и поныне, — прежде всего я француз, а какое мне дело до свободы в Божьем мире, если этой самой свободы не видит моя родная Франция?

Нет, я так поступаю, потому что ужасное, унизительное поражение в Канаде — это то, в чем сейчас нуждается моя страна. Тем более что в нашем поражении будет виновен непосредственно король Карл, поскольку это его вмешательство встанет на пути к победе. Отстраняя от командования популярного и блестящего полководца Бонапарта и заменяя его тупицей де Морепа, Карл пойдет на поводу у собственного тщеславия.

Ибо есть еще одно, последнее письмо, зашифрованное, совершенно невинное с виду. Самое обыкновенное письмо, наполненное пустопорожней болтовней об охоте и течении жизни в Ниагаре. Однако внутри него зашифрован текст писем Фредерика и Наполеона, и, как только новости о поражении Франции достигнут Парижа, оно будет опубликовано в газетах, чтобы усилить шумиху. Пока оригинал письма Наполеона будет добираться до короля, Робеспьер уже получит шифровку.

Но как же та клятва, которой я присягнул королю? Что это за заговоры? Я должен быть генералом и вести армии в сражения или губернатором и управлять государственной машиной на благо народа. Вместо этого я докатился до заговоров, шпионажа, обмана и предательства. Я — Брут, предающий во славу народа. И все же я молюсь о том, чтобы история сжалилась надо мной, ведь, если б не я, Карл назвался бы Шарлеманем II и воспользовался талантами Наполеона, чтобы захватить и превратить Европу в новую Французскую Империю. Но благодаря мне, с Божьей помощью, Франция послужит примером всей земле, продемонстрировав всем, что такое мир и свобода".

Он зажег свечу, капнул воском, запечатывая послание королю и письмо своему доверенному соседу, после чего закрепил воск личной печатью. Его секретарь опустил оба послания в мешок с почтой, который вот-вот должны отнести на судно — это будет последний из кораблей, который в преддверии зимних холодов спустится вниз по реке и поплывет во Францию.

На столе осталось лишь письмо де Морепа и амулет. «Я сейчас очень жалею о том, что ты появился у меня, — сказал Лафайет амулету. — Если б и меня Наполеон ввел в заблуждение, если б и я мог радоваться, глядя, как неотвратимо он шагает по истории… Вместо этого я расстраиваю его планы, ибо разве может полководец, даже такой блестящий, как Цезарь, процветать в демократии, которую мы с Робеспьером установим во Франции?»

Все семена посажены, все ловушки расставлены.

Еще целый час Жильбер де Лафайет сидел в своем кресле, его тело била дрожь. Затем он поднялся, оделся в свое лучшее платье и провел вечер в театре, созерцая пошлый фарс в представлении бездарнейшей труппы — на актеров получше у бедной Ниагары просто не было денег. В конце спектакля он встал и принялся аплодировать. Поскольку он был губернатором, это гарантировало труппе финансовый успех в Канаде. Он аплодировал долго и яростно, так что остальным зрителям тоже пришлось встать и присоединиться к нему; он хлопал в ладоши, пока не отбил себе все руки, пока амулет, висящий у него на груди, не покрылся потом, пока по плечам и спине не растекся пылающий жар. Пока не осталось больше сил.

Глава 17СТАНОК БЕККИ

Элвину уже начало казаться, что зима никогда не кончится. Раньше он любил зимние холода. Он процарапывал в покрывающем окошко инее дырочку и часами смотрел на разноцветные солнечные искорки, танцующие на нетронутом снежном покрывале. Но в те дни, замерзнув, он всегда мог укрыться дома, там, где тепло, отведать маминой стряпни и свернуться клубочком в мягкой постели. Правда, нельзя сказать, что сейчас он претерпевал такие уж неимоверные страдания — Элвин показал себя достойным учеником, обучаясь путям краснокожих.

Просто слишком много месяцев они скитались. Минул почти год с того весеннего утра, когда Элвин и Мера покинули Церковь Вигора, направляясь к Хатраку. Путь, ожидающий их, был долог, но теперь по сравнению с теми пространствами, что Элвину пришлось преодолеть, он выглядел легкой прогулкой. Элвин и Такумсе побывали далеко на юге, где краснокожие, общаясь на языке бледнолицых, говорили по-испански, а не по-английски. Они видели затянутые туманом низины Миззипи. Они говорили с криками, чоктавами и еще не познавшими цивилизацию черрики из болотистых областей. Они посетили самые верховья Миззипи, где было столько озер, что передвигались там исключительно на каноэ.

И в каждой деревне, в которую они заходили, повторялось одно и то же.

— Мы знаем о тебе, Такумсе, ты пришел говорить о войне. Мы не хотим войны. Мы будем сражаться, только если бледнолицые придут на наши земли.

После чего Такумсе объяснял, что, когда белый человек придет в их деревни, будет слишком поздно и никто их не поддержит, тогда как бледнолицые, словно ураган, сметут краснокожих с лица земли.

— Мы должны стать единой армией. И в таком случае мы будем сильнее.

Но одних слов было мало. Юноши пошли бы за ним, поддались бы на его увещевания, однако старейшины не хотели войны, они не искали славы, они желали лишь мира и покоя, а белый человек… Белый человек был слишком далеко, призрачной угрозой маяча на горизонте.

Тогда Такумсе поворачивался к Элвину и говорил:

— Расскажи, что случилось на берегах Типпи-Каноэ.

После третьего раза Элвин уже знал, что произойдет, когда он расскажет историю в десятый, в сотый, в какой бы то ни было раз. Как только краснокожие, сидящие вокруг костра, поворачивались к нему, он знал, что последует дальше. В их глазах светилось отвращение, поскольку он был бледнолицым, и вместе с тем интерес, потому что он сопровождал Такумсе. Как бы Элвин ни упрощал свой рассказ, как бы ни напирал на тот факт, что поселенцы Воббской долины считали, якобы это Такумсе похитил и замучил его и Меру, краснокожие все равно проникались скорбью и мрачной яростью. Поэтому в конце старейшины царапали пальцами почву, набирая полные пригоршни земли, будто бы выпуская на волю некоего страшного зверя, скрывающегося там. Поэтому молодые воины, все как один, вытаскивали свои кремниевые ножи. Острые лезвия оставляли на их коже неглубокие порезы, из которых начинала сочиться кровь, — таким образом воины учили свои ножи жажде. Теперь их тела будут искать боль и любить ее.