Книга Орел и голубка [= Коршун и горлица ] - Джейн Фэйзер

Его возвращения дожидался лакей в ливрее. Он сообщил ему, что их величества с удовольствием примут его в Большом зале.

Фердинанд и Изабелла церемонно приветствовали своего гостя. Их советники находились здесь же, Абул же вошел один. Он сразу же перешел к делу — его отречение в обмен на женщину, которую инквизиция держит в дворцовой тюрьме.

— Вы говорите без обиняков, мой господин калиф, — сказал Фердинанд.

— Я не вижу в них смысла, Ваше Величество, — в его позе или на его лице не отразилось ни намека на то, что сейчас творилось в его душе. Он спокойно уселся в резное кресло, положив руки на его подлокотники.

— Женщина — еретичка, она предала свою веру, — сказала Изабелла, — Мы очень тревожимся о ее бессмертной душе, мой господин калиф. В обязанности всех христиан входит забота о душах их братьев и сестер.

— Я уважаю ваши намерения, Ваше величество. Даже будучи человеком, принадлежащим к другой вере, я не могу не воздать вам должное.

Однако за эту душу я хотел бы поторговаться с вами, — и он позволил себе слегка улыбнуться, как если бы вопрос, обсуждаемый ими, был не столь уж важен.

— Если мы освободим женщину, то какие у нас будут гарантии, что вы откажетесь от престола в пользу своего сына? — спросил Фердинанд.

На свой вопрос он не получил ответа, а только лишь пристальный взгляд господина Абула.

— Мы рассмотрим ваше предложение, мой господин калиф, но вы должны понимать, что там, где дело касается спасения души, мирские дела не имеют значения. Мы должны выполнять свои обязанности. Заблудшую душу необходимо вернуть к свету. Мы за это в ответе перед Богом.

— Так же, как и я перед моим, госпожа, — тихо сказал Абул, тоже вставая. — Эта женщина принадлежит мне. — Ну что ж, морковку он им сунул, а теперь займется тем, что помашет ее хвостиком.

— Я уеду отсюда с женщиной, а мои солдаты и свита направятся к Мокарабам, где провозгласят моего сына калифом. Или же вам достанется женщина и ее бессмертная душа, а я приведу в Гранаду войска, которые сейчас находятся в Марокко, и вместе с ними мы уничтожим и Мокарабов, и Абенцаррати, и испанцам не удастся выгнать мавров из Гранады во время вашего царствования.

Голос его был спокойным и холодным, а глаза черными и пронзительными, как у орла.

Фердинанд поднялся, давая тем самым понять своим придворным, что им следует удалиться.

— Мы рассмотрим ваше предложение, мой господин калиф.

— Женщина принадлежит мне, — снова повторил Абул, после чего поклонился и вышел из комнаты.

— Похоже, Мокарабы были не так уж не правы в своих оценках, — тихо сказала Изабелла после ухода Абула. — Не хотела бы я играть против такого человека.

— Да, — сказал Фердинанд — одна душа за королевство.

— Мы выгоним мавров после восьмисотлетнего владычества, — пробормотала Изабелла. — И если мы одержим такую победу — это действительно увековечит нас в памяти наших потомков.

— Но Мули Абул Хассан предложил нам эту победу. Мальчик и его мать не смогут управлять королевством, раздираемом внутренними противоречиями. Мужчина мог бы это сделать, если бы захотел…

— Еще чуть‑чуть и оно будет нашим. И даже без кровопролития.

— Они уже работают над женщиной?

— Да, но я попросил Фра Тимотео, чтобы они не очень пока усердствовали, — сказала Изабелла.

— Истинного раскаяния невозможно добиться так быстро. — И она набожно поджала губы.

— И то правда, — согласился Фердинанд. — Возможно, следует сказать им, чтобы они проявили еще больше осторожности пока мы не соберем Совет и не примем решения.

О, если б они только позволили ей лечь на холодный пол и заснуть. Она умоляла их, но стенания ее оставляли их безразличными — для них она была абсолютно чужой. Горло у нее пересохло, так что она все равно не смогла бы им ответить, даже если б знала, что говорить. Они хотели, чтобы она призналась в том, что перешла в религию не правоверного, а она знала, что не должна этого делать. Тогда они сказали ей, что она сможет уснуть только после того, как признается в своем грехе. Она было открыла рот, но увидела в их глазах волчий блеск, блеск в предвкушении триумфа, и отрицательно покачала головой. Ей ужасно хотелось пить… ужасно. Голод приходил и уходил снова, но жажда мучила ее беспрестанно.

Ноги ее болели, ступням было безумно холодно.

Люди, допрашивающие ее, сменяли друг друга, а она все стояла и удивлялась тому, что они все еще не начали ее пытать. Теперь она уже была готова на все.

Абул в этот день не раз посещал Двор. Он обедал в Большом зале, во второй половине дня присоединился к охотничьим забавам, всем своим видом давая понять, что наслаждается гостеприимством хозяев и отлично проводит время. Ни разу взгляд его не устремился в сторону угрюмого серого тюремного здания, хотя сердцем и душой он был в нем, а тот калиф, которого видели окружающие его люди, был не более, чем пустой оболочкой человека.

В полночь его призвали на Совет. Кроме Фердинанда и Изабеллы в зале находились их старшие советники.

— Так вы пошлете свою свиту назад, в Гранаду, снабдив ее бумагой о своем отречении? — спросил Фердинанд. — И назовете в ней калифом вашего сына?

— Я сделаю это, — сказал Абул, — и мои люди послушаются меня и присягнут на верность Бобдилу.

— А куда вы поедете?

Абул рассмеялся, и смех его был груб и неприятен.

— Простите, но я не думаю, что вас это волнует.

Я даю вам слово, что не буду вмешиваться в дела Гранады. С собой я возьму только караван мулов, серую в яблоках лошадку и Сариту из племени Рафаэля. Все остальное я завещаю своему сыну.

— Женщина будет освобождена в предрассветный час, — произнес Фердинанд.

Вдруг допрос прекратился, и ее вывели из комнаты, в которой держали почти два дня стоя, разрешая посидеть всего лишь по несколько минут. Но она заметила, что после этих минут ей было особенно трудно стоять, так что и не знала, как ей воспринимать подобную милость.

Однако сейчас ее вывели из этой комнаты и заперли в очень темной келье. Она споткнулась и присела на колени, ожидая, что сейчас раздастся крик и чужие руки поставят ее на ноги, но этого не случилось. Вокруг царила абсолютная тишина.

Тогда он сползла еще немного и оказалась на полу.

Он был шершавым и холодным, а воздух — влажным и холодным. Она потеряла сознание. Но скоро дверь широко распахнулась и чьи‑то руки подняли ее на ноги. Из коридора проник яркий свет факела и ослепил ее усталые глаза.

Когда Сарита вышла в коридор, ее охватило отчаяние. Куда же ее поведут теперь? Вниз, в подземелье? В подвалы, в которых столько людей мучилось, и в которых и сейчас слышны были их крики? Она споткнулась, почти не сознавая присутствия этих фигур в серых одеждах. Они остановились. В темноте заскрежетал ключ, заскрипела дверь. Рука толкнула ее в спину. Она с трудом перешагнула через высокий порог, и оказалась по другую сторону двери, где стала жадно глотать свежий ночной воздух.