Книга Место встреч и расставаний - Сара Маккой

2

Мы сделали пересадку в Чикаго – на поезд «Новый Орлеан», а потом еще одну – в Миссисипи, где цветные пассажиры, даже солдаты в военной форме, должны были ехать в посадочной зоне багажного вагона. На Юге уклад менялся неспешно, и иногда даже казалось, что он никогда здесь не изменится. Кто-то говорил, что импульсу мешает удушающая жара. И чем дальше мы продвигались на Юг, тем охотнее я готова была с этим согласиться.

По пути в Чикаго Уилл не разговаривал со мной – разве что когда узнавал, где наши места, а потом – где вагон-ресторан. Мы подсели к женщине в большой, покрытой перьями шляпе, ужинавшей в одиночестве за одним из общих обеденных столов. Она беспрестанно смотрела на нас, расценив наше молчание как размолвку. По меньшей мере сосредоточенность Уилла на своей еде подразумевала, что я могу наблюдать за ним, изучать его и радоваться каждому его вздоху.

Женщина закончила и удалилась, когда мы приступили к десерту. Уилл наблюдал, как она уходит, барабаня пальцами по столу, как он всегда делал мальчишкой, когда набирался смелости. Он положил вилку.

– Зачем ты на самом деле приехала в Нью-Йорк, Джинни? Ведь не ради того, чтобы сообщить мне о папе. Ты могла сообщить мне об этом в письме или телеграммой.

Потому что мне нужно открыть тебе одну тайну.

Я отпила воды.

– Потому что Таг попросил меня. И я… – Я запнулась. И я очень сильно скучала по тебе, но никому об этом не сказала, потому что ты уже не мой. – Тебе кое-что нужно знать… – начала я, чувствуя, что каждое последующее слово дается мне труднее предыдущего.

– Что произошло с твоими руками? – тихо спросил он.

Он так усиленно меня игнорировал, что я забыла их спрятать.

– Я помогала по дому и вокруг фермы. Иногда и в поле, если нужна была Амосу.

Он взял мои руки в свои и, развернув их, посмотрел на мои покрасневшие ладони.

– Ты работала в поле?

Я кивнула.

– Но мне это в радость, Уилл. Я рада, что могу приносить пользу, жертвовать чем-то впервые в жизни.

Он медленно положил мои руки на стол. Я почувствовала себя обездоленной.

– Полагаю, это лучшее использование твоего времени.

Я залилась краской, вспоминая.

– Это был всего лишь поцелуй, чтобы заставить тебя ревновать.

Я сделала паузу, ощущая себя так, словно говорю о незнакомце.

Которым я, наверное, и была.

– Я знала, что Джонни ко мне чувствует и как легко это бы тебя ранило. Я была просто глупой девчонкой.

– Да, была.

Уилл никогда не отличался тактичностью.

– А ты тут же пошел на призывной пункт и записался в добровольцы. А потом уехал. И так и не дал мне шанса сказать, что я очень сожалела. Что любила тебя. – И до сих пор люблю. Я опустила глаза на тонкое золотое колечко, которое все еще носила на левой руке, хоть Джонни был мертв уже больше года. – Все изменилось, Уилл. Я изменилась. И мне нужно тебе кое-что сказать…

Он поднялся, покачнувшись от усталости.

– Я устал, и с меня хватит сражений. Я просто хочу попасть домой. – Он потер ладонями лицо, словно пытался стереть последние несколько лет. – Пожалуйста, Джинни. Просто оставь меня в покое.

Я глубоко вздохнула, ощущая одновременно досаду и облегчение, и положила салфетку на стол. Уилл помог мне встать, потом проводил меня к моему спальному месту и, отрывисто пожелав мне спокойной ночи, ушел.

Я смотрела, как он удаляется по коридору, понимая теперь, насколько бесполезны будут мои слова. Он выжил на войне, и теперь для нас обоих этого было достаточно. Он скоро увидит изменения и поймет, что старая жизнь осталась в прошлом.

Лежа на своем спальном месте и прислушиваясь к тихому дыханию двух других женщин в купе, я смотрела, как за окном между деревьями мелькает луна, и думала обо всем том, что я потеряла и что получила от этих потерь.

Душный воздух раннего миссисипского утра окутал нас, как только мы сошли с поезда на вокзале в Индианоле. Уилл телеграфировал своей семье, сообщая, на каком поезде мы прибудем, чтобы нас могли встретить на станции. Вся перепачканная и уставшая от дороги, я ощущала качку, даже стоя на платформе в ожидании, когда Уилл поднимет наш багаж.

Я сняла жакет и перчатки в надежде ощутить хоть малейшее дуновение ветерка. От влажности жара всегда ощущалась еще сильнее, а холод становился более пронизывающим.

– Мистер Уилл!

Я обернулась. В нашу сторону по платформе двигался муж Люсиль, Амос. Он был одет в поношенный джинсовый комбинезон и в клетчатую хлопчатобумажную рубашку, аккуратно накрахмаленную и выглаженную Люсиль; лысая голова блестела от пота. Уилл поставил наш багаж на землю и, пойдя навстречу Амосу, обнял старика.

Амос, держа Уилла за плечи, окинул того взглядом.

– Как ты исхудать. Ты должен есть жареную курочку Люсиль. Мой Джордж говорить, что набрать пять фунтов, как вернуться домой, из-за мамкиной еды.

Он широко улыбнулся, но в его глазах я увидела еще и тревогу. Я ее уже видела – когда Джордж вернулся домой. Это был взгляд радости от воссоединения, смешанный с тревогой о том, какую часть души они потеряли на полях смерти в Европе.

Уилл неловко пожал плечами, а потом поднял наши сумки, прежде чем Амос успел схватить их.

– Я так привык носить свою экипировку, что мне постоянно нужно что-нибудь таскать на себе.

– Это хорошо, потому что ты скоро таскать большой мешок с хлопком. Хорошее лето. Поля разрываться от хлопка.

Мы двинулись в сторону старенького грузовичка, который Амос водил еще со времен президентства Герберта Гувера. Его красный цвет давно выцвел на миссисипском солнце до цвета осеннего кипариса, но двигатель Амос содержал в идеальном состоянии.

– Как Джордж? – спросил Уилл, забросив сумку через борт в кузов грузовичка и аккуратно поставив рядом мою.

Амос растянул улыбку до ушей.

– Он отлично. Вырасти немного. Выше тебя, наверное. – Его улыбка повяла. – Говорить, ехать в Чикаго. У матери сердце разрываться, но он говорить, там работа лучше. – Он открыл мне пассажирскую дверь, и я забралась в середину. – Все мальчишки после войны не хотеть работать на хлопковом поле. Все меняться. Да, сэр, все меняться.

Нагретая солнцем обивка сиденья обжигала, блузка прилипла к коже. Я наклонилась вперед. Амос уселся за руль, а Уилл забрался за мной следом, стараясь не касаться меня.

Амос вывел свой грузовик на Восемьдесят второе шоссе и направился на запад. Теплый воздух дул в открытое окно, наполняя кабину ароматом дождя.

– Нам бы не помешал дождь, – произнесла я, стремясь сменить тему. – Последние недели две было сухо.

Я повернула лицо к окну, чтобы ветер хоть немного остудил кожу. Мы с Уиллом молчали, а Амос продолжал беспрестанно болтать об урожае и ферме, о людях, которых Уилл знал всю жизнь. Уилл время от времени кивал, но ни разу не оторвал взгляда от проносящихся мимо равнин, из-за которых казалось, что ты можешь увидеть всю землю до самого ее края. Однажды в детстве Уилл, Джонни и я решили проверить, сможем ли мы добраться до горизонта, который казался таким близким. Родители нашли нас менее чем в миле от Гринвилла незадолго до заката. Нас строго наказали, и меня – больше всех. Меня отправили учиться в Новый Орлеан, где речной запах был иным, а акцент людей – чужим для меня. Но мне всегда нравилось думать, что часть того приключения осталась с нами, напоминая о том дне, когда мы верили, что вполне возможно коснуться неба.