Книга Огненная сага - Бернхард Хеннен

Джулиано удивленно заметил, что не только большинство торговцев, но и представители ордена Черного Орла и священства отвернулись в сторону, когда Марко снова обвел всех взглядом, чтобы по очереди посмотреть на присутствующих.

Еще до того как взгляд торговца достиг его, Джулиано поднялся со своего места.

– Я отправлюсь в Туар.

– Ты с ума сошел? – прошипел Фабрицио.

Очевидно, его брат лишь сделал вид, что проспал заседание. Но Джулиано не позволит ему остановить себя. Это был его час. Он наконец-то получил возможность прославить имя Тормено. Всю свою жизнь он надеялся на такой момент.

– Болван, – прошептал Фабрицио. – Неужели ты не понимаешь? Марко с самого начала рассчитывал на то, что ты вызовешься сам. Никто здесь не заблуждается настолько, чтобы добровольно отправиться в совет герцогов Швертвальда с оскорбительным мирным предложением. Как думаешь, что они с тобой там сделают?

Джулиано раздраженно повернулся к Фабрицио, хоть это и было крайне неприятно для него, поскольку для остальных это наверняка выглядело так, словно он получал приказы от своего младшего брата.

– Откуда Марко мог знать, что я вызовусь? Я сделал это по своей воле.

Фабрицио закатил глаза, как будто разговаривал с идиотом. Ему нравилось так делать, когда они общались.

– Поверь мне, он знал. И у него явно не добрые намерения. Ты знаешь, что Марко ненавидит нашего отца за то, что он неоднократно публично высказывался против торговли магическими шарами.

– Это не имеет ничего общего друг с другом, – решительно заявил Джулиано.

Все почести всегда доставались Фабрицио. Но на этот раз этого не произойдет!

Джулиано повернулся к собранию и, исполненный гордости, объявил:

– Мы с братом считаем, что для семьи Тормено будет большой честью предоставить вестника Лиги. Я с удовольствием отправлюсь в Туар, чтобы передать щедрое предложение Лиги.

ДАЛИЯ, ПАЛАЦЦО ТОРМЕНО, ПОЛДЕНЬ, 14-Й ДЕНЬ МЕСЯЦА ЖАРЫ В ГОД ВТОРОГО ВОСХОЖДЕНИЯ САСМИРЫ НА ПРЕСТОЛ

Дверь в комнату Милана распахнулась, и отец швырнул что-то в сторону его кровати.

– Догадаешься, откуда я пришел?

Милан сел и увидел сапоги, которые он оставил у Фелиции.

Отец помахал свитком пергамента.

– Твоя поэзия весьма посредственная, мальчик. Я удивлен, что герцогиня связалась с тобой. – Он горько рассмеялся. – Конечно, мне на ум приходит и другая причина, которая не имеет ничего общего с поэзией. – Взгляд отца стал ледяным. Он закрыл за собой дверь. – Я не понимаю этого. Ты предал родину, чтобы разделить с ней ложе?

Милан был захвачен врасплох. Он уставился на сапоги. На пергамент с его стихотворением.

– Что ты с ней сделал? Где она сейчас?

Нандус бросил пергамент ему под ноги.

– Ты задаешь мне вопросы? – Рука священника опустилась на рукоять меча у него на боку. – Я здесь, чтобы получить ответы. Что ты ей выдал?

– Все, – спокойно ответил Милан. – У герцогов Швертвальда теперь есть копии всех документов, которые лежали в твоем ящике. Они знают все о военных планах Лиги.

– Разумеется. – Отец одарил его пренебрежительной улыбкой. – Но теперь, когда ты знаешь все планы, ты также знаешь, что даже это не поможет им избежать верной гибели. Время герцогов Швертвальда прошло. Разве ты не видишь, насколько они отчаялись? Тот факт, что герцогиня лично приехала сюда в качестве шпионки, говорит обо всем. Их силы на исходе.

– Ты когда-нибудь слышал, что о тебе говорят другие священники, отец? Что они думают о твоей привычке носить меч, о том, что ты воюешь на стороне наемников? Что ты пролил кровь? Ты не так уж сильно отличаешься от Фелиции.

Милан с удовлетворением увидел, как улыбка исчезла с лица Нандуса.

– Я должен просто повесить тебя за то, что ты сделал. Из-за твоего предательства могло умереть много порядочных людей.

– Порядочных людей? – возмущенно ответил Милан. – О ком ты говоришь? О наемниках, которые занимаются своим кровавым ремеслом за серебро, так как у них нет убеждений, за которые они могли бы сражаться? Или ты имеешь в виду работорговцев, которые просто ждут, чтобы обогатиться на военнопленных?

– Я вижу, герцогиня вскружила тебе голову не только своей красотой, – ты также поддался воздействию ее ядовитых слов. – Его голос стал резче. – Ты думал о том, что я сделаю, если поймаю тебя на предательстве? Или ты был уверен, что это сойдет тебе с рук, потому что я так сильно хочу отправить тебя в Красный монастырь?

Милан угнетенно молчал. Честно говоря, он не думал об этом. Он представлял лишь то, что умрет, героически сражаясь на стороне Фелиции. Тюремное заключение, пытки, виселица – этого в его мыслях никогда не было. Только теперь он осознал свою глупость.

– Ты лишился дара речи, Милан? Отвечай!

– Я готов покончить жизнь на виселице за дело, которому привержен, и не собираюсь просить тебя о пощаде.

– Виселицу ты заслужил… – Отец вздохнул, что было совсем непривычным для него. – Но прошлой ночью произошло то, что не дает мне возможности действовать по справедливости. Империи понадобится каждый верховный священник, даже такой коварный мошенник, как ты. Я не стану подпитывать твое ошибочное понимание героизма, заперев тебя в камере, как я сделал с Фелицией. Ты больше не покинешь палаццо до того дня, как тебя отвезут в Красный монастырь. Я не стану заковывать тебя в цепи или запирать в этой комнате, но и разговаривать с тобой до твоего отъезда я не буду. Отныне ты мне больше не сын. Лишь Отец небесный может даровать тебе прощение. Поэтому теперь ты будешь посещать каждую мессу в нашем октагоне и практиковать смиренную молитву с другими верующими.

– Если ты больше не считаешь меня своим сыном, почему я должен подчиняться тебе? Я найду способ сбежать и освободить герцогиню!

– Как раз герцогиня и станет твоими оковами, Милан. Если ты ослушаешься меня, я накажу ее. Если ты пропустишь одну из месс или тебя не окажется в твоей комнате, когда ты должен находиться в ней, я вырву ей язык и принесу его тебе на серебряном подносе. При следующем промахе это будет рука, ступня или отрезанная грудь.

Небрежность, с которой его отец говорил все это, вселила в Милана уверенность, что он и в самом деле осуществит свои угрозы.

– А если я подчинюсь?

– Тогда свои последние дни она проведет хорошо. В чистой камере, где ее никто не побеспокоит, с теплым одеялом, приличной едой…

Каждое из этих слов причиняло Милану боль, более сильную, чем от ударов кнута.

– Но ты в любом случае ее казнишь?

Отец посмотрел на него с каменным выражением лица, как человек, который не позволял своим чувствам выплеснуться наружу, и кивнул.

ДАЛИЯ, САД ПАЛАЦЦО АПОЛИТА, ВЕЧЕР, 14-Й ДЕНЬ МЕСЯЦА ЖАРЫ В ГОД ВТОРОГО ВОСХОЖДЕНИЯ САСМИРЫ НА ПРЕСТОЛ