Книга Волгари - Николай Коняев

Назарьева дочь Колемина Оксинья с Рязани...

Елисеева дочь Житова Овдотья...

Нестерова дочь Языкова Хомякова Марья из Владимира, живёт у пушного клюшника у Михайла Михачёва...

Петра дочь Скобелицына Офимья из Новгорода...

Из Вознесенского девича монастыря Иванова дочь Беляева Овдотья. Привёз дядя её родной Иван Шехирев да бабка ея Ивановская посестрия Егакова старица Ироида.

Артемьева дочь Линёва Овдотья...

Шестьдесят девять отборнейших красавиц надобно было великому государю посмотреть и из них в царицы одну-единственную выбрать. И ведь ошибиться нельзя никак. Нелёгкое дело... Полгода государь девиц смотрел... Полгода шли перед ним Марьи, Натальи, Дарьи, Агафьи, Оксиньи, Анны, Марфы, Татьяны, Парасковьи, Василисы, Настасьи... Конца красавицам не было. Выбрал в царицы государь Кириллову дочь Нарышкину Наталью, воспитанницу Артамона Матвеева.

Государственные дела своим чередом шли.

Посольство в Пекин посылали. Боярский сын Милованов ездил из Нерчинска в Китай. В Пекине у богдыхана тамошнего на приёме был. Сказал Милованов богдыхану, дескать, под высокой Российскою царского величества рукою находятся разные цари и короли со своими государствами.

— И ты, богдыхан, — посоветовал богдыхану Милованов, — тоже бы поискал его, царского величества, милости и жалования и учинился бы под высокою его царского величества рукою и дань бы ему, великому государю, давал...

Богдыхан Милованова внимательно выслушал. Потом спросил, сколько лет Милованову.

Озадачил его вопрос Милованова, ответил он, государственной тайны в его возрасте не было...

Через пять недель богдыхан одарил Милованова подарком и велел назад, в Нерчинск, ехать. Похоже было, что так и не решился он царского величества жалованья и милости искать.

Но это дипломатия.

А внутри государства тоже помаленьку дела устраивались. Скоро после свадьбы Алексея Михайловича с Натальей Кирилловной поймали-таки Стеньку Разина.

7

2 июня 1671 года ударили колокола на московских церквях. В городские ворота въехала запряжённая тройкой лошадей необычная повозка. На повозке виселица стояла. В виселице, прикованный руками к столбам, казак с кудрявой бородой. Сзади повозки, прикованный цепью, спотыкаясь, брёл другой казачок. Это и были знаменитый атаман Степан Разин и его брат Фрол.

Однако ещё четыре дня оставалось жить Степану Разину до казни. Коротал эти дни в застенке. То на дыбу Степана поднимали, то огнём испытывали, то кнутом секли.

Допросы боярин князь Долгорукий снимал. Иногда и сам Алексей Михайлович в застенок наведывался.

Про шубу, которая столько шуму на Волге наделала, которую астраханский воевода Прозоровский отнял у вернувшегося из Персии Разина, спрашивали...

Про ясырь[17], который митрополиту Иосифу Степан посылал... Про патриарха Никона...

— За что Никона хвалил, а нынешнего патриарха Иоасафа бесчестил? За что вселенских патриархов хотел побить?

В расспросе и со многих пыток, и с огня рассказал Степан, что приезжал к Симбирску старец от Никона, говорил, чтобы идти Разину вверх по Волге, а Никон со своей стороны пойдёт, ибо тошно ему от бояр.

— Как звали старца?

— Сергием... — ответил Степан Разин. По его рассказу получалось, что настоящим богатырём старец Сергий был. В бою под Симбирском исколол своими руками сына боярского, и это Степан Разин сам видел.

Хрустели суставы вздымаемого на дыбу атамана. Свистел кнут, лоскутами срезая кожу. Брызгами летели на земляной пол капли крови. Палёным мясом пахло в застенке. Крутил головой великий государь Алексей Михайлович. К молодой жене хотелось вернуться, но и старец Сергий тоже занимал внимание.

Фрол Разин пожиже своего брата на пытке оказался. Он тоже о старце твердил. И другие разинцы. Видели старца и под Симбирском, и под Царицыным. Видели в Астрахани. И так получалось, что всюду одновременно старец был...

Долго расспрашивать Разина побоялись.

Неспокойно в Москве было...

6 июня поставили Степана Разина и его брата Фрола на лобном месте.

«Вор и богоотступник и изменник донской казак Стёпка Разин! — читал дьяк. — Забыв страх Божий и великого государя и великого князя Алексея Михайловича крестное целование и ево государскую милость, пошёл с Дону для воровства на Волгу и на Волге многие пакости чинил... Отступя от святыя соборные и апостольские церкви, будучи на Дону, говорил про Спасителя нашего Иисуса Христа всякие хульные слова и на Дону церквей Божиих ставить и никаково пения петь не велел, и священников с Дону сбил, и велел венчаться около вербы... И невинную кровь христианскую проливали, не щадя и самих младенцев...»

Когда дьяк замолк, Разин поклонился на все четыре стороны.

— Простите, православные! — сказал и лёг на плаху, раскинув ноги и руки, чтобы палачу было удобнее отсекать их. Сверкнул на солнце топор — по локоть отхватили правую руку Разина. Затем по колено была отрублена левая нога.

Закричал, забился на помосте ожидающий казни Фрол.

— Молчи, собака! — услышала вся толпа слова истекающего кровью Разина.

— Кончай! — закричал палачу дьяк.

Снова сверкнул топор — голова Разина откатилась от тела.

Уже мёртвому отрубили ему правую ногу и левую руку. Потом разрубили на части туловище. Кишки выбросили собакам, а куски тела накололи на колья, поставленные вокруг лобного места.

А Фрола, крикнувшего на эшафоте «слово и дело», ещё пять лет пытали, допытываясь про старца Сергия, про вербу на донском острове, где зарыл Разин кувшин с тайными грамотами...

До конца года шёл розыск и в Поволжье.

В одном Арзамасе казнили больше десяти тысяч повстанцев. Ещё страшнее карали жителей Астрахани и Царицына. Резали языки, секли пальцы, закапывали живыми в землю. Повсюду стояли виселицы, торчали колья с насаженными на них разницами, валялись отрубленные головы и руки...

Искали повсюду старца Сергия.

Всех разинцев на допросах о старце спрашивали...

Старец сам к великому государю пришёл.

В тот день, озябнувший за день в застенке, только пригрелся государь возле молодой жены, как и явился ему старец.

Весь чёрный пришёл, а борода белая...

Мирный человек, Божий... А едва взглянул на него государь, и затряслось от страха рыхлое тело.

— Ищешь меня? — спросил старец.

— Ищу... — с трудом шевеля онемевшим от страха языком, ответил государь. — Кто таков будешь?