Книга Барнаби Граймс. Проклятие ночного волка - Пол Стюарт

На заброшенном здании представительства я проворно вскарабкался по шиферу на конёк крыши и, вытянув руки в стороны, чтобы не потерять равновесие, заскользил по узкой полоске: тут нужно ставить ноги особым образом, одну ступню строго перед другой, чтобы не споткнуться. Я обогнул высокий дымоход, затем спустился по покатому ребру к затейливому жёлобу. С крыши доходного дома я перепрыгнул на парапет соседнего здания, но, прежде чем приземлиться, не отказал себе в удовольствии пару раз перекувырнуться в воздухе.

Ничто на свете не может сравниться с радостным волнением, когда ярким солнечным утром мчишься верхоходом над шумным городом.

В здании, на парапет которого я прыгнул, располагались присутственные места, приёмные и канцелярии. Оно было старым, не в пример доходным домам – величественным, украшенным закруглёнными арками и остроконечными башенками. В наклонной крыше его были проделаны окна. Я бывал на подобных крышах сотни раз. Вот и сейчас, перепрыгивая через одно такое окно, я бросил взгляд вниз и снова увидел бесконечные унылые ряды столов, за которыми, не поднимая головы, трудились клерки и писари. Я возблагодарил небо за то, что не пополнил их армию. Что может быть ужаснее, чем изо дня в день сидеть над бумагами, с гусиным пером в одной руке и промокашкой – в другой, и чувствовать, как с каждой новой бессмысленной закорючкой становится короче твоя собственная жизнь!

Я спешил на Хартли-сквер, но вдруг полотно крыш передо мной оборвалось. Оказалось, совсем недавно здесь начали сносить доходные дома. Двигаться далее задуманным маршрутом было невозможно, а значит, следовало искать окольный путь.

Если ты – тик-такер, то привыкаешь к таким постоянно меняющимся картинам. Город – это живой организм. Районы рождаются, разрастаются, процветают и – приходят в упадок. И тогда ветхие дома сносят, чтобы на их месте построить новые, выше и лучше прежних. Иногда работы по избавлению улиц от лачуг начинаются весьма внезапно, и для верхоходцев в этой внезапности, конечно, таится опасность. Настоящий верхоходец всегда должен быть готов к неожиданностям.

Позволю себе заметить, однако, что я, куда бы ни следовал верхоходом, всегда обхожу стороной недостроенные здания. У меня достаточно опыта, чтобы понимать, к каким последствиям может привести рискованный прыжок над открытыми балками и стропилами. Но как только дом покрывают крышей – я включаю его во все свои маршруты.

Как я уже упоминал, нас, верхоходцев, осталось очень мало. Черноглазый Джон работает в восточных кварталах, Тоби Мартин – у причала, хотя, положа руку на сердце, я не встречал его, по меньшей мере, год – ходили слухи, что он удалился на покой. Больно это признавать, но почти все работающие ныне тик-такеры напоминают того олуха, который вчера отдал мне конверт для старика Бенджамина. Совершеннейшие разгильдяи! За год и пары башмаков не стопчут.

Осмотревшись, я понял, что мне не придётся слишком уклоняться от привычного пути. Короткий прыжок с ветхого кирпичного склада на невзрачное муниципальное здание со свинцовым жёлобом и флюгером-корабликом, позолоченная колокольня, ступенчатый парапет станции весового контроля – и вот я снова на линии знакомого маршрута.

Три больших здания, ряд магазинов – и я почти у цели. Это чувствовалось. Даже здесь, на высоте, становилось понятно, что здания в этом квартале отличаются добротностью постройки и изяществом декора. Я мчался верхоходом уже над тем городом, где воздух свеж и дышится легко. Голуби и воробьи, мои постоянные спутники, хлопали крыльями и ругались на своём птичьем языке, возмущаясь тем, что существо без крыльев посмело вторгнуться на их территорию.

И тогда я исполнил прыжок, который в верхоходстве называется «переворотом дерби»: полусальто с последующим приземлением на одну ногу. Пируэт этот отнюдь не простой, но если научишься его выполнять, то тебе любая крыша нипочём. Я собрался с духом и прыгнул…

Когда, мгновением позже, я приземлился, то почувствовал резкую боль в плече, но лишь слегка поморщился. Подо мной шумела Хартли-сквер. Вниз, по водосточным трубам, по колоннам, и вот я уже стою перед мраморными ступенями крыльца дома двадцать семь.

Я исполнил прыжок, который в верхоходстве называется «переворотом дерби»

Честное слово, нет ничего лучше, чем передвигаться верхоходом! Красиво, дух захватывающе и невероятно, невероятно быстро!

Я был весьма доволен собой. Я стоял на мостовой, отряхивая одежду от пыли, и чувствовал себя артистом на сцене – будто раскланиваюсь, хотя вокруг не было ни одного зрителя, способного оценить мои умения. По крайней мере, я так думал…

– Ну-ка, ну-ка, откуда это ты взялся? – раздался голос, звучный, грубый, не без издёвки. – Неужели с неба свалился? А ты не из этих ли… – тут мой нежданный зритель сделал паузу – верхоходцев?!

Это был местный полицейский – лощёный, весь будто с ног до головы начищенный, как медные пуговицы на его новеньком мундире. Что ж, в роскошных кварталах и полицейские соответствующие. Надо сказать, что здесь, в этих декорациях, они слишком уж придираются к тик-такерам. Полицейский с укоризной смотрел на меня.

– Нет, что вы, сэр, – конечно, я запыхался, но старался говорить так, чтобы полицейский этого не заметил. К тому же я надеялся, что он упустит из виду кирпичную пыль на моих локтях и коленях. – Только глупцов тянет наверх. А умные люди ездят на городских четвёрках. До чего славные упряжки!

– Тогда, очевидно, умный господин не станет препятствовать тому, чтобы пройти со мной в участок, где умный господин даст показания, а заодно и объяснит истинную цель своего визита на Хартли-сквер.

– Боюсь, у меня совершенно нет на это времени, констебль, – я постарался произнести это как можно более убедительно. – Видите ли, у меня дело к доктору Кадуоллэдеру… – я вынул из нагрудного кармана жилета карточку, которую мне дал старый мистер Клинк.

– И какое, интересно, дело у шпаны вроде тебя к уважаемому доктору с Хартли-сквер?

– А не кажется ли вам, констебль, что это уж моё дело? – послышался вдруг голос.

Мы оба обернулись и увидели высокого джентльмена в летах, спускающегося по мраморным ступеням крыльца дома двадцать семь. Лицо джентльмена отличала какая-то пугающая бледность. Длинные седые волосы его были расчёсаны на пробор. На носу сидело пенсне с затемнёнными стёклами.

– В наши дни осторожность не повредит, сэр, – с важным видом сказал полицейский, подкручивая чёрный ус.

– Несомненно, констебль, – заметил джентльмен. – Однако юноша сказал вам, что у него ко мне дело.

– Это всё, конечно, прекрасно, прекрасней не бывает, доктор, – продолжал хорохориться полицейский, отчего-то внезапно покраснев. – Но уверяю вас – он бегал по крышам. Вы только взгляните на его колени! А на локти!

– Меня это не интересует. Однако меня может заинтересовать, – продолжил доктор, снимая пенсне с длинного тонкого носа и буравя полицейского взглядом серых, словно стальных, глаз, – реакция главного констебля, когда он узнает, что один из его подчинённых препятствует осуществлению моей медицинской практики.