Книга Сердце Пандоры - Айя Субботина

— Я работаю, Полина. Странно, что ты только теперь это заметила.

— Ты был на благотворительном ужине моей сестры! — Я должна хранить холодную голову, держать эмоции под контролем и ни на секунду не забывать, что мои нервы бьют по ребенку. Я осознаю это четко и ясно, но эмоции прут вперед, словно взявшие след гончие, и все мои «нельзя» тянутся волоком за их спинами.

— Да был, — не лукавит он.

— Господи, ты не мог бы… одеться?

— Полина, мы говорим по существу или не говорим совсем. Я был на благотворительном вечере твоей сестры, потому что мне нужно изредка посещать такие мероприятия. И раньше ты не возражала. Что изменилось?

— Ты с ней спишь? — Я не хочу отвечать на его вопросы, не хочу случайно выдать раздрай в душе. Меня скручивает в символ бесконечности от одной только мысли, что они могли спеться за моей спиной и уже готовят красивую совместную жизнь, где моего ребенка будет воспитывать моя бесплодная сестра.

Адам подходит к кровати, упирается коленями в матрац, и я невольно тыкаюсь взглядом ему в живот. У него косой шрам от аппендицита, и я фокусируюсь на нем, чтобы не поднять взгляд. Не могу смотреть на собственного мужа, как будто в голове горит огромное табло с красным предупреждающим знаком.

Но посмотреть на Адама все же приходится, потому что он наклоняется ко мне, опираясь на одни только кулаки, и все, что я вижу: его внушительный нос, который торчит из упавших на глаза прядей. Нос — и еще почему-то только один глаз, потому что второй спрятан челкой.

— Будь добра, напомни пожалуйста, на каком этапе наших деловых отношений мы согласовали список женщин, с которыми мне можно трахаться?

Господи, до чего же я глупо выгляжу! И этот его снисходительно-холодный тон, которым Адам будто сдирает с меня кожу. Я хочу вернуть время вспять и заклеить себе рот, чтобы не набрасываться с вопросами так по-детски глупо, в лоб. Хотя и тогда бы это вряд ли сработало. Я полностью отравлена словами Иры. Меня словно освежевали и отварили в змеином яде, пока он не пропитал меня насквозь.

Но я должна взять ситуацию под контроль. И для начала — перестать верить в Теорию заговора, согласно которой моя сестра и мой муж спелись у меня за спиной и уже готовят план, как отобрать моего сына.

Эта собственническая мысль глушит так сильно, что я на секунду теряюсь в реальности, ощущая тяжелый и стремительный приступ паники. Он словно скоростной экспресс мчит по моему позвоночнику, распиливая нервы и высекая искры на костях.

Они ведь и правда могут действовать заодно? Почему мне раньше не пришло это в голову? Ира знает, что я жду сына, и единственный человек, кто мог сказать об этом, кроме меня самой — Адам.

Я инстинктивно тяну подушку, закрываюсь ею, словно щитом, чувствую себя маленькой беспомощной девчонкой, которая бросила вызов великану. И мне совершенно нечем сражаться, у меня нет даже зубочистки, чтобы попытаться проткнуть его болевую точку. У меня есть лишь то странное чувство, которое сковывает руки на подушке, превращая ее в смертельное оружие, которым я прикончу любого, кто посмеет забрать у меня Доминика.

Мысль о том, что вот так, в серое утро апреля, в постели нелюбимого мужа я придумываю имя своему сыну, заставляет расслабиться. Как будто нервные клетки выстрадали тайм-аут, и все мое тело в одночасье расслабилось до болезненной беспомощности.

— Доминик, — произношу вслух — и Адам, наконец, трясет головой, чтобы убрать волосы с лица. Жест, который он делает неосознанно, привычка, о существовании которой я почему-то знаю.

— Доминик? — переспрашивает Адам.

— Так я назову нашего сына.

Глава седьмая: Адам

Полина улыбается.

Прекрасно осознаю, что эта улыбка не для меня, и это немного раздражает, потому что я до мелочей могу предсказать, что будет дальше. Она вынырнет из эйфории, поднимет голову, посмотрит на меня — и подожмет губы. Делает так постоянно: просто втягивает их в рот, прикусывая изнутри зубами, как будто боится, что потеряет важные слова или разболтает чужой секрет.

Так и происходит, только на этот раз она еще и остервенело цепляется за мою подушку, как будто я настолько ей омерзителен, что она готова отхлестать меня по лицу, которое не вписывается в ее представление о прекрасном.

— Доминик? — переспрашиваю я. — Почему не что-то более традиционное?

Я не думал о том, как бы хотел назвать своего сына. Наверное, если бы у меня была хорошая семья и отец, как пример для подражания, я бы дал сыну его имя, но я по паспорту «Александрович» только чтобы не было пустой графы. Смешно, что в самом важном документе в моей жизни нет ни слова правды. Меня нет, Адама Александровича Романова нет, есть лишь придуманное на скоро сочетание имени, фамилии и отчества. Жаль, что самая большая ложь моей жизни запятнает и моего сына.

— Тебе не нравится? — Полина выставляет иголки. — Твое имя тоже тяжело назвать традиционным.

Пожимаю плечами и иду к шкафу в поисках спортивной одежды: тридцатиминутную пробежку в моей жизни не заменит ничто, даже любопытство, что за бес вселился в Полину. Надеюсь, впрочем, она сама все расскажет. Сразу после того, как мы решим вопрос с именем.

Доминик… Я прокручиваю в голове, будет ли это созвучно с моим именем. Не то, чтобы очень, но вполне. И это тот вопрос, по которому мне не хочется спорить с Полиной.

— Пусть будет Доминик. — Плюхаюсь на кровать и быстро надеваю штаны, футболку и теплую толстовку.

— Даже не будешь спорить? — недоверчиво уточняет Полина.

— Ты его носишь, ты его мать, почему бы тебе не иметь право выбора имени?

Успеваю почувствовать затылком ее удивленный вдох и выдох и накидываю капюшон. Хочется оглянуться, увидеть, как преобразилось лицо Полины, но я всегда на страже собственного эго, которое явно подустало от ее судорожных попыток избегать встреч взглядами. Будь ее воля — Полина нахлобучила бы мне на голову мешок с прорезями для глаз и рта.

— Нам нужно поговорить. — Она вспоминает, зачем пришла, и когда я, не оглядываясь, иду к двери, громко требует: — Адам, нам нужно поговорить о моей сестре.

— У меня день по минутам расписан, Полина, и там нет «окна» для детских претензий. И оно появится не раньше, чем я получу внятный ответ, когда мы решили, что ты имеешь право вмешиваться в мою личную жизнь. Я не нуждаюсь в твоем одобрении и благословении. И еще кое-что…

Я все-таки поворачиваюсь, потому что говорить спиной — какая-то бессмыслица. Полина стоит на кровати на коленях и воинственно прижимает подушку к животу. Вряд ли она это осознает, но в последнее время я все чаще замечаю, как она поглаживает живот, как прикрывает его ладонями, когда чувствует беспокойство. Возможно, я преувеличиваю все эти «знаки», ведь мы не так часто видимся, но мне приятно осознавать, что у моего ребенка будет мать, которая готова его защищать.