Книга Грядущий Аттила. Прошлое, настоящее и будущее международного терроризма - Игорь Ефимов

Этот феномен давно привлекал внимание политических мыслителей и комментаторов.

"Да, было тогда, было, граждане афинские, в сознании большинства нечто такое, — восклицает в середине 4-го века до Р.Х. Демосфен, — чего теперь уже больше нет… то самое, что вело Грецию к свободе и не давало себя победить ни в морском, ни в сухопутном бою."9

Английский путешественник Джиль Флетчер, посетивший Россию при Борисе Годунове (то есть 15 лет спустя после того как крымские татары взяли и сожгли Москву, брошенную перетрусившим Иваном Грозным, в 1571 году), описывает боевые достоинства крымцев: "Татары смерть до того презирают, что охотнее соглашаются умереть, нежели уступить неприятелю, и, будучи разбиты, грызут оружие [врага], если уже не могут сражаться или помочь себе".10

"Американские офицеры, которым довелось сражаться с краснокожими, очень высоко ставили их боевой дух… Генерал Чарльз Кинг считал индейских конников опаснее любой кавалерии в Европе… Во время войн к западу от Миссиссиппи на каждого убитого индейца приходилось пять американских солдат".11

Из чего же складывается расплывчатое понятие "боевой дух"? Откуда он произрастает в людях, отчего умирает?

Гордое сознание свободы — да. Презрение к смерти — безусловно. Готовность подставить себя под удар, чтобы защитить боевого соратника. Способность беспрекословно выполнять приказ командира. Выносливость, готовность преодолевать холод и голод походной жизни. Пересиливающая все остальные желания и порывы — страсть к победе.

Всё это так, все эти черты мы разглядим в воине, выходящем на бой один против десяти, десять против ста, сто против тысячи. Но откуда они берутся, эти черты? Что питало их созревание в будущих воинах Кира Персидского?

Летописцы цивилизованных государств не интересовались пастушескими племенами, жившими в трудно доступных горах и пустынях. Геродот сохранил для нас названия персидских племён только потому, что они завоевали половину тогдашнего мира. И двести лет спустя афинские историки долго не обращали внимания на линкистийцев, пэонов, орестов и тимофейцев, пока они не объединились и не покорили Грецию — а потом и Персидскую империю — под командой Александра Македонского.

Племя слагается из родов. Род слагается из семей. Семья есть живая клетка в организме племени. Эта клетка должна была быть необычайно прочной и живучей, для того чтобы живучим и сильным было племя. Современное понятие "семья" не даёт нам ни малейшего понятия о том, чем семья была у древних. Сегодня внутрисемейные связи так ослаблены постоянной угрозой развода, непослушанием детей, вмешательством государства, что развал семьи сделался повседневным делом. Не так было при господстве родовой структуры. Тогда глава семьи был абсолютным монархом, всевластным судьёй, который мог покарать — и даже казнить — любого члена семьи. С другой стороны, отец был связан со своим потомством глубочайшими религиозными чувствами. Бог домашнего очага был главным богом.

Вот как описывает эту ситуацию замечательный французский историк Фюстель-де-Куланж:

"Отец убеждён, что судьба его по смерти будет зависеть от сыновнего ухода за могилой, а сын, со своей стороны, убеждён, что отец по смерти станет богом [домашнего огнища], и что ему придётся молить его. Легко понять, сколько взаимного уважения и любви эти верования внедряли в семейство… В семье всё было божественно. Чувство долга, естественная любовь, религиозная идея — всё смешивалось и сливалось воедино…

Внутри своего дома находили древние главное своё божество, своё провидение, покровительствовавшее только им, внимавшее только их мольбам и выполнявшее только их желания. Вне дома человек не чаял себе божества; бог соседа был ему враждебен. Человек любил тогда свой дом, как ныне он любит свою церковь."12

Но постепенно и бог соседа становился человеку понятен и близок. Ведь он был так похож на его собственного бога! Так семьи сливались в роды. Члены рода "были связаны между собой теснейшими узами. Объединяясь отправлением одних и тех же священных обрядов, они помогали друг другу во всех житейских нуждах. Весь род отвечал за долги каждого из своих членов; он сообща выкупал пленного, он платил пеню за приговорённого к ней судом… Самой главной чертой рода была общность культа, как и у отдельного семейства. Когда вглядываешься, пытаясь понять, какое именно божество чтится тем или иным родом, то находишь, что это почти всегда — обоготворённый предок."13

Структура племени с самого начала напоминала — включала в себя — структуру военного подразделения. Но необходимая для военных действий дисциплина укреплялась в нём не муштрой, парадами, розгами и гауптвахтами. Подчинение каждого воина главе семьи, а через него — главе рода и вождю племени — виделось им как выполнение самого священного долга. Бегство с поля боя или сдача в плен покрывала члена рода несмываемым позором, и это пятно оставалось на нём и после смерти, хранилось в памяти потомков. Именно поэтому племена сражались друг с другом с небывалым ожесточением. Но в какой-то момент дурная бесконечность и бесплодность межплеменной вражды проникала в сознание сражавшихся; а если тут же оказывался вождь, способный объединить вчерашних противников, направить их боевую энергию вовне, под его командой оказывалось войско, составленное из закалённых бойцов, исполненных неиссякаемой отваги. Такова была армия Кира Персидского, такими же явятся впоследствии армии Александра Македонского, Мухаммеда, Чингис-хана, Тамерлана.

Осёдлым земледельческим государствам некого было противопоставить неустрашимым воинам наступавших кочевников. Но у них было скрытое оружие, которое постепенно ослабляло, растворяло, смывало боевой пыл атакующих. Богатство, комфорт, многообразные услаждения духа и плоти подстерегали суровых воинов в завоёванных ими городах и действовали безотказно. Через одно-два поколения народ-завоеватель превращался в изнеженных аристократов, интересовавшихся больше накоплением драгоценностей и строительством дворцов, чем боевыми подвигами.

Строгость персидских нравов во времена Кира многократно засвидетельствована — подчёркнута — Геродотом. "Самая позорная вещь у персов — говорить ложь; а на втором по постыдности месте — быть в долгу. Потому что, по их понятиям, тот, кто задолжал, обязательно будет вынужден прибегнуть ко лжи."14 Они, например, абсолютно не верили в то, что кто-то когда-то мог убить своего отца или мать. Если такое случалось у них на глазах, они были уверены — и начинали доказывать, — что убийца был, на самом деле, незаконным ребёнком или подкидышем. Торговлю они презирали и считали городские рынки скопищем пронырливых прохвостов, состязающихся в даче ложных клятв.15

Однако, прошло каких-нибудь пятьдесят лет, и всё изменилось. Персы хотя и составляли элитную часть огромной армии царя Ксеркса, вторгшейся в Грецию в 480 году до Р.Х., но уже блистали оружием с золотой отделкой, расшитыми одеждами, за ними следовали повозки с наложницами, вином и яствами, музыканты услаждали их слух на привалах. Как известно, маленькая Греция сумела отразить это нашествие, и после победы над Персией началось столетие славы и процветания Афинской республики и других греческих городов-государств.