Книга Коктейльные вечеринки - Анна Берсенева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, бабушка моя, – ответила Морозова. – А разве похожа?
– Прическа не похожа, – сказала Маша.
Морозова засмеялась. У нее прическа была самая простая: прямые русые волосы до плеч. Крашеные, конечно, седина-то точно должна быть в ее возрасте. Старухой она не выглядела, но, на Машин взгляд, ей было не меньше шестидесяти.
– Это ее дом, – сказала Морозова. – Бабушки Ольги Алексеевны.
– Ого! – удивилась Маша. – Так ему сто лет, что ли?
– Девяносто.
– Много…
Это в самом деле было много. То есть для Москвы много – для Лондона-то ничего особенного. Лондон произвел на Машу такое сшибающее впечатление, что она теперь все измеряла в процентах от него. На сколько тянет Москва в целом, пока не поняла, но каждое отдельное ее проявление оценивала не выше, чем на сорок процентов от такого же лондонского.
– Ну, – сказала Морозова, садясь за стол, – так почему же ты меня боишься?
Пока она наливала себе вино, Маша разглядывала кольцо, которое заметила еще когда Морозова показывала ей электрощиток. Кольцо было огромное, на целую фалангу. В тонком светлом ободке – из платины, наверное – переливался туманный овальный камень чистого и странного травяного цвета. Кольцо, как и сама Морозова, привлекало к себе повышенное внимание, а здесь, в тихой ночной комнате, и вовсе говорило: смотри на меня! Это вызывающее требование Маше понравилось.
– Потому что вы похожи на колдунью, – ответила она.
Морозова ничуть не удивилась ее словам. Вместо того чтобы на них отреагировать, она спросила:
– Давно ты в Москве? – И добавила, кивнув на Машину тарелку: – Пора тебе уже уметь есть во время разговора.
– Восемь лет.
Есть во время разговора Маша, конечно, умела. Тем более что еда оказалась не только красивая, но и вкусная, особенно у пирога с персиками вкус был такой, будто его заказали в дорогом ресторане.
– А где училась? – спросила Морозова.
– На психфаке в вышке.
– В вышке есть психфак? Не знала.
– Психфаки везде есть.
Маша думала, что Морозова спросит, почему везде есть психфаки, но то ли ее это не интересовало, то ли она и сама понимала, что на эту специальность легко заманить людей, которые не знают, чем заняться.
– Откуда ты приехала? – спросила она.
– Из Норильска.
– И родилась там?
– Ну а где же? – хмыкнула Маша. – Как будто кто-нибудь рождается в Москве, а потом в Норильск переезжает.
– Бывало, что и переезжали, ничего странного. А вот что ты в Москве одна живешь, это странно.
– Была б я такая голливудская красавица, как ваша невестка, – фыркнула Маша, – было бы странно. А так – нет.
Со стороны, наверное, могло показаться, что они с Морозовой ссорятся. Но Маша не чувствовала вызова ни в одном ее вопросе, а чувствовала только ее прямодушие.
– Что ж, прямодушным Бог дарует благо, – окидывая ее оценивающим взглядом, сказала Морозова.
Тут уж не рассмеяться было невозможно – Маша и рассмеялась. И пробормотала сквозь смех:
– Не обижайтесь…
– На обиженных воду возят.
– Вам шпионкой можно работать, – отсмеявшись, объяснила Маша. – Как только у меня в голове слова появляются, вы их сразу улавливаете.
– Богатый у тебя словарный запас, – усмехнулась Морозова. – Кто твои родители?
– Никто, – пожала плечами Маша. – В смысле, мама в бухгалтерии на комбинате работает. А папа спился. Он был, типа, поэт.
– Возможно, богатый словарный запас был у него.
Маша помнила папу смутно, и в то время, которое она помнила, словарный запас у него был как раз небогатый – бормотал что-то спьяну, вот и все. Но его стихи, сложенные в папку – десяток листков, не больше, – привлекали ее, хоть и были непонятны. Мама говорила, что у отца не хватило сил прожить по-человечески, но Маша не считала сильно уж человеческой однообразную бесцветную жизнь, на которую только и хватало сил у мамы, а потому не доверяла этой ее оценке. Да и другим ее жизненным оценкам не доверяла – они были приложимы только к тому, что понятно само собой, а для всего неясного, мерцающего, манящего, из чего состоит жизнь, оценок у мамы не было.
– Красавицей ты, может, и не являешься, – вернулась к предыдущим своим рассуждениям Морозова, – но внешность у тебя выразительная. Мужчины это ценят.
– Почему? – удивилась Маша.
Ничего выразительного она в своей внешности не находила, но интересно ей было не про внешность как таковую, а про то, что ценят мужчины. Кое-какие представления у нее об этом были, но неплохо было бы узнать и мнение Морозовой.
– Потому что не так уж много людей, на которых имеет смысл остановиться взгляду, – ответила Морозова.
– Не знаю, – вздохнула Маша. – Я в вашу мансарду вообще-то переехала, потому что с одним таким рассталась… Который взгляд на мне остановил. Но никакой ценности я для него не представляла, оказывается.
– Это он тебе сказал?
– Он сказал, что жить со мной легко, но…
Маша хотела уже передать слова Игоря о том, что она не способна на человеческую заботу, и даже спросить, как Морозова думает, почему он так решил…
И вдруг это стало ей понятно без объяснений.
– Но – что? – спросила Морозова.
Маша молчала.
История, с которой была связана неожиданная догадка, всплыла у нее в памяти с отчетливостью компьютерной графики на экране.
Осенью она сделала прививку от гриппа, а Игорь сказал, что это бессмысленно, потому что прививка делается от вируса прошлогодней модификации и от нового не поможет. В декабре Маша вирус подхватила. Неизвестно, какой он был модификации, но проболела она всего два дня – валялась с температурой, раз в час выходила в кухню за горячим чаем, а в остальное время лежала, отвернувшись к стенке, и хотела только одного: чтобы ее не трогали. Игорь, к счастью, был в командировке, так что трогать ее было и некому. Лекарства помогали как мертвому припарка, но на третий день болезнь прошла, как и не было ее; все-таки прививка оказалась не совсем бесполезной, наверное. Когда через неделю Игорь заболел тоже, Маша ему, конечно, сочувствовала, но что она могла сделать? Только не дергать его и не трогать. Выздоровел он не через два дня, а через пять, подтвердив таким образом, что ее прививка точно имела смысл. Когда Маша поделилась с ним этим соображением, он не возразил и не согласился, а сказал:
– Ты настолько не способна на эмпатию, что это даже любопытно.
Что такое эмпатия она, конечно, знала, но смысла его слов не поняла. Тогда не поняла… А сейчас глаза Морозовой высветили смысл, хотя какая связь между теми словами и этими глазами, объяснить было невозможно.