Книга Капитаны в законе - Валерий Елманов

Меж тем князь, деликатно отведав кусок курочки, ломоть запеченной духмяной свинины и заев мясо шматом квашеной капусты, похвалил хозяек за славное угощение и, очевидно посчитав, что основные приличия соблюдены, поинтересовался, рассеянно крутя в руках вилку:

– Одного не пойму, то ли это у вас прощальная трапеза, то ли пиршество по случаю награды. Уж сделайте милость, растолкуйте гостям, как оное понимать?

И все трое гостей, как по команде, вопросительно уставились на побратимов. В глазах Дмитрия явственно читалась тревога, боярина – эдакая укоризна.

Сангре потер мочку уха и выразительно посмотрел на Заряницу, еле заметно кивнув ей. Та, мгновенно сообразив, попросила княжеского дозволения удалиться. Дескать, братца больного покормить надо, и, легонько потянув Изабеллу за рукав, добавила:

– Да и отварами вечерними заодно попоим болезного.

Михаил Ярославич внимательно посмотрел им вслед, дожидаясь, когда они поднимутся наверх, и, пристально уставившись на Петра, негромко полюбопытствовал:

– Так что поведаете? Вроде я ничем вас не обидел, а вы, по слухам, в путь-дорожку засобирались.

Улан виновато закашлялся, Сангре тоже засмущался, а князь продолжал:

– Опять же и на службу к мне не запросились, стало быть и впрямь иное намыслили. Скрывать не стану, не хотелось бы отпускать – уж больно смышленые. Да и дружина у вас хошь и малая, но справная. Но с иной стороны взять – вроде как насильно мил не будешь.

– Мы ж подвели тебя! – растерялся Петр.

– Не то сказываешь, – строго возразил князь. – Я душой не кривил, шубами вас наградив. Вы свое дело и впрямь хорошо учинили. Кто иной и вовсе ничего бы не добился, а вы и след добре гнали, и выведать многое исхитрились. А коль чего не вышло – что ж. Жаль, конечно, но видно богу угодно, чтоб мне за убивца неведомого ответ держать, а уж какой – о том господь ведает, да еще хан ордынский. Видно, такова моя… – но договаривать не стал, сменил тему.

Мол, скрывать ни к чему, он велел уж и грамотки на две деревеньки им в кормление приготовить. Мыслил, как попросятся на службу, сразу их и вручить. Да и сын-наследник, честно признаться, ему все уши про них прожужжать успел, и тоже уверял: останутся, на-пременно останутся. А оказывается…

Дмитрий при этих словах засмущался, густо покраснел, аж уши запунцовели. Однако он послушно молчал, не встревал, с упреком поглядывая на побратимов.

– Мы так и подумали, княже, что эти награды не за одни прошлые заслуги нам тобой дадены, но и… – Улан чуть замялся, поскольку сказать «авансом» было нельзя, слово на Руси незнакомое, но вовремя нашелся Сангре:

– А еще и за будущие, впрок. И уезжать не жаждем, – бодро продолжил он. – Наоборот вчера целый вечер кручинились, боясь, что ты нас после этой неудачи прогонишь. Потому и проситься на службу не стали. Чего отказ прилюдный выслушивать? Коль так вышло, одно осталось – вещички собирать.

– …согласно мудрой эллинской поговорке: «Надейся на лучшее, а готовься к худшему», – подхватил Улан. – А если ты столь высокого о нас мнения, мы с удовольствием останемся…

– …потому что убеждены – пригодимся тебе и не раз. И можешь поверить, здорово пригодимся.

– Не мне, – поправил Михаил Ярославич, – сыну, Дмитрию. А ко мне уже гонец прибыл – Узбек к себе кличет. Я и струги повелел собирать.

При этих словах Кирилла Силыч досадливо крякнув, хотел что-то сказать, но не стал, уныло вздохнув.

– А ты пока не спешил бы ехать, – осторожно посоветовал Улан. – Пусть два-три месяца пройдет, а там, глядишь, и у хана сердце оттает. Знаешь, горечь утраты со временем…

– Да я и сам так мыслю, – согласился князь. – Допрежь отъезда лучше бы поначалу с Юрием мир урядить, чтобы он меня не столь шибко перед ханом оговаривал. Эвон, даже посольство любви и согласия к нему отправил. Чаю, боярин Лясандра Маркович возможет моему супротивнику растолковать, что нет на мне вины в смерти его женки. А в Орду покамест сына Константина намыслил отправить.

– Мне следовало вместях с Ляксандром Марковичем ехать, – проворчал Кирилла Силич. – Вдвоем-то сподручнее.

– Что о том толковать, – досадливо отмахнулся Михаил Ярославич. – Эвон, как тебя о ту пору простуда скрутила. Куда такому в дорогу.

– А не мал твой сынишка для такого посольства, – усомнился Улан, припомнив виденного им мельком пару раз подростка лет двенадцатитринадцати, не больше.

– Так ему там говори не вести, закладником быть.

– И не жалко его? – сорвалось с языка у Петра. Он осекся, мысленно выругав себя за несдержанность, но слово не воробей, выпорхнуло.

– Ты чего такое сказываешь? – насупился боярин. – Неужто помыслил, будто наш князь…

– Остынь, – осадил угрожающе привставшего из-за стола Кириллу Силыча Михаил Ярославич, и невозмутимо пояснил Сангре:

– Не посмеет Узбек его жизни лишить. И не из-за лет малых, басурманам на такое плевать, а побоится, что я тогда вовсе к нему не приеду, – и князь тяжело поднялся из-за стола. – Ладно, коль посулились не отъезжать и на службу ко мне пойти, я слову вашему доверюсь, а посему об остатнем можно и завтра потолковать. Тогда же и ряд[3] с вами заключим. Пируйте далее, но к полудню жду обоих у себя. С грамотками же медлить не стану, пущай и келейно, но вручаю их вам прямо тут, – он кивнул княжичу.

Тот, просияв, извлек из сумы, висящей сбоку на поясе, два туго скрученных свитка с тяжелыми вислыми печатями, а Михаил Ярославич, чуть повысив голос, торжественно провозгласил:

– Жалую каждому из вас в кормление по деревеньке близ Зубцова. Места там, правда, неспокойные, порубежье близко, Ржевское княжество вовсе недалече, ну да управитесь чай. К тому ж там ныне иной князь сидит, а он на иконах поклялся в молодших братьях[4] у меня ходить.

– Отслужим, – еще раз заверил Сангре.

– Верю, – кивнул князь. Следом за ним поднялись из-за стола довольно улыбающийся Дмитрий с боярином.

Но на полпути к двери Петр остановил Михаила Ярославича.

– Княже, просьба к тебе малая, – выпалил он.

Тот остановился. Во взгляде еле заметно скользнуло разочарование.

– Там у нас наверху кузнец Горыня лежит, брат Заряницы, – заторопился Петр. – Он после битвы под Бортеневом к постели прикован, встать не может. Вон, боярин твой о том ведает, Горыня первое время как раз у него отлеживался.

– Точно, – подтвердил тот. – Хребет ему сабелькой поранило. А бился он славно, видал я.

– Так раз уж ты здесь, может, навестил бы. Для него твоя похвала и пожелание выздороветь целебнее любого отвара будут.

– Ах, вон ты о чем? – с видимым облегчением протянул Михаил Ярославич. – Что ж, дело доброе, – и распорядился, – веди.

По пути Сангре прихватил со стола деревянную солонку, вырезанную Горыней в виде забавной куколки, и, сунув князю в руки, шепотом попросил похвалить его рукоделье и попросить себе на память.