Книга Путешествие Сократа - Дэн Миллмэн

С этой первой неприкрытой грубости все и началось. Когда кадеты вернулись к себе в казарму, оказалось, что котомка у прежде пустовавшей койки между койками Сергея и Андрея принадлежит не кому иному, как этому самому новенькому. Его звали Дмитрий Закольев, но с самого первого дня для Сергея он стал только Закольевым. Уже один звук этого имени порождал в Сергее страх и отвращение.

Вскоре стали поговаривать, что человек, который привел его в школу, не захотел даже порог школы переступить. Он подал конверт кадету, стоявшему на посту у ворот, сказал: «Это плата за обучение» и зашагал прочь, даже не оглянувшись.

Закольеву было двенадцать лет, и ему должны были отвести место в казарме этажом выше, с такими же, как он, двенадцати- и четырнадцатилетками. Но вышло так, что наверху не хватало свободных мест, там как раз взялись проводить «экстренную дезинфекцию», проще говоря, травить вшей, которые развелись в казарменных матрасах. Так что на эту первую неделю новоприбывшего кадета разместили в казарме «сосунков» — так сам Закольев назвал своих новых соседей по казарме. И не понадобилось много времени, чтобы все почувствовали, что за новичок у них появился, а в особенности Сергей и Андрей — их койки были ближе всего к закольевской.

Не прошло и недели, как Закольев уже верховодил в своей казарме. За это время он подчинил своей воле младших кадетов и приучил своих однолеток не стоять у него на пути — так звери обычно стараются сворачивать с тропы при виде более злобной или ядовитой твари.

Все в закольевской внешности казалось каким-то несоразмерным и противоестественно большим. Его до невероятного огромные ладони сжимались в жутких размеров кулаки с ободранными костяшками, которые он вечно набивал о ствол дерева или каменную стену. Свою лопоухость он старался прятать под соломенного цвета космами, уклоняясь как можно дольше от обязательной для всех кадетов короткой стрижки. Впрочем, все обязательное было ему просто ненавистно. Черты лица его вряд ли можно было назвать уродливыми, просто они никак не хотели уживаться друг с другом на одной физиономии.

Но больше всего поражали в Закольеве его глаза, серые и холодные, как галька, пристально смотревшие из глубоких глазниц над торчащим носом. От его взгляда по телу невольно пробегал озноб. Выражение этих глаз никогда не менялось, даже когда этот странный подросток улыбался, — обычно в случаях, когда кто-то из его сверстников плакал или морщился от боли. Тогда на лице Закольева появлялась кривая ухмылка, обнажавшая его редкие зубы, но каждый, кому вздумалось бы отпустить шутку по поводу этих зубов, рисковал лишиться парочки своих собственных. И никто не осмеливался даже заикнуться о странной закольевской родинке, багрово-красном пятне на шее, прямо под левым ухом — еще одна причина, почему он ненавидел коротко стричься.

Казарменные порядки, где уважения добивались силой, быстро поставили Закольева над младшими кадетами, да и над большинством его сверстников. Столь же быстро он оброс и своей собственной свитой. Завороженные закольевской самоуверенностью, его дружки ловили каждый взгляд и соперничали за каждый снисходительный жест, на что Закольев был не слишком щедр, отчего его приспешники старались еще больше. Эта неприкрытая услужливость вызывала в Сергее отвращение, но он отмалчивался, стараясь держаться от грубияна подальше, что тоже не ускользнуло от Закольева.

Закольев внушал страх не только грубостью, но еще и непредсказуемостью своей натуры. Еще минуту назад спокойный, он в следующее мгновение мог бушевать, по самому незначительному поводу или вообще без повода. Как-то он подружился с одним казарменным тихоней, пару раз даже заступился за него, а затем избил несчастного мальчугана так, как тому никогда не доставалось от его прежних мучителей.

Всех в школе, будь то кадеты или воспитатели, Закольев воспринимал или как своих подчиненных, или как помеху на своем пути. И к каждому относился соответственно. Наблюдательный от природы, он видел слабые стороны тех, кто был значительно выше его по возрасту или положению. Ему не составляло труда обманывать тех, кто был старше и сильнее, или манипулировать ими. Остальным же следовало самим стать марионетками в его руках.

Сергей и сам толком не мог сказать себе, чем он заслужил враждебность Закольева. Возможно, того настораживала независимость Сергея, хотя он, как мог, старался держаться в стороне и от самого Закольева, и от его дружков. Тем более он не хотел провоцировать его на открытое столкновение, прекрасно представляя, что за этим последует. В школе и без Закольева хватало задир, каждый третий из «стариков» был не прочь при случае дать подзатыльник или поколотить кадета помладше и послабее. Но такого, как Закольев, не было.

Андрей же постепенно превратился в «шестерку» Закольева, как говорили в казарме. Словно верный пес, он заглядывал в глаза своему хозяину, стараясь угадать, ждет ли его дружеская трепка или жестокая порка. Сергею, впрочем, тоже было несладко. Если словесных оскорблений Закольеву казалось недостаточно, от него всегда можно было ждать пинка или затрещины. Порой Сергея так и подмывало стукнуть его в ответ, но он только закрывался, зная, что против закольевских кулачищ его хватит ненадолго.

От его взгляда не ускользало и то, что Закольев устанавливал свои порядки, но под пристальным взглядом воспитателя следовал школьным правилам. Тогда он напускал на себя личину покорности, но лишь до тех пор, пока воспитатель был неподалеку. Как-то раз озверелый Закольев сбил с ног и принялся пинать одного кадета, как вдруг неожиданно из-за угла появились два воспитателя. Тогда он, скорчив жалостливую мину, наклонился над избитым: «Вот бедняга... надо же, ногу подвернул... дай-ка я тебе помогу встать, дружище!» А тот не осмелился и виду подать, что произошло на самом деле.

Он мог управлять даже кадетами постарше себя. Сергей видел, как это у него получалось: сначала Закольев просил о каких-то мелких уступках, чтобы те привыкли соглашаться с его просьбами. Потом его просьбы становились все навязчивей, пока не превращались в приказы. Когда же наконец старшему уже поперек горла была его назойливость, Закольев бросался в драку. И побеждал — по двум причинам. Первое, он знать не хотел никаких правил в драке. И второе, самое главное: он дрался так, как будто не чувствовал никакой боли. С таким противником драться было все равно что с загнанным в угол волком.

Дни и недели, которые последовали за переводом Закольева на верхний этаж, всю ту позднюю зиму и начало весны 1881 года школа продолжала жить своей обыденной жизнью: занятия в классе и боевая подготовка, воскресные и праздничные службы в школьной часовне, еда и сон. Но однажды один из старших кадетов поднял Сергея и его товарищей еще до рассвета и приказал следовать за собой. Наспех схватив в охапку одежду и полотенца, полусонные кадеты, дрожа от холода, последовали за «стариком», который вывел их в подвал, а затем повел за собой по длинному темному коридору. В полутьме было слышно лишь, как стекает по стенам вода, да еще шлепанье двенадцати пар босых ног по мокрому каменному полу. Коридор упирался в массивную железную дверь. «Старик» навалился на нее, и она со скрипом поддалась. Оказалось, они вышли к берегу озера Круглое, блестевшего в только-только начинавших проглядывать первых солнечных лучах. Лишь эти светлые лучи напоминали о том, что уже наступила весна. Озерное мелководье было еще затянуто тонким льдом, по берегу тоже кое-где еще лежали серые комья снега. Вдалеке на востоке темнели холмы, было тихо. Пока еще тихо.