Книга Легенда о Смерти - Анатоль ле Бра

Пруд

Жан Тремье из деревни Кергонь, что недалеко от Кемпера, всю неделю бывал работящим батраком, но как воскресенье, так это чудо, если он не засидится до поздней ночи за стаканчиком в корчме Пенара, в его приходе. Чаще всего приходилось ужинать без него. Иногда его еще ждали, когда уже и миски были вымыты, и молитва прочитана. Тогда Перина, его хозяйка, приказывала дочке Жозик: «Одень-ка плащ да иди за своим пьяницей-отцом, а то он, чего доброго, оставит свои ноги в кабаке или утопнет в пруду». Действительно, у дороги в старом брошенном карьере был пруд. Вот почему Жозик подчинялась всегда нехотя. Она заранее боялась, что ей придется идти мимо этой громадной ямы с водой, где, говорят, видели «ночных призраков» и откуда слышались «страшные звуки». Но все-таки она шла, потому что за недовольную гримасу мать могла ее и побить; и потом, она очень любила своего отца, он всегда был ласков с нею, и если ее посылали за ним, ей не нужно было его долго тянуть за куртку, чтобы заставить вернуться домой.

Ну так вот, в тот вечер луна светила ярко и пруд, обычно темный, блестел, как новая монета. Поэтому Жозик, вместо того чтобы, как обычно, отвернуться, когда шла мимо, взглянула в сторону воды. Она немало удивилась, увидев на том берегу пруда прачку, она стояла по колено в деревянном корыте и, засучив рукава, готовилась стирать белье. Девочка не различила ее лица; но, так как на ней был чепец и местная крестьянская одежда, Жозик решила, что это кто-то из нашего прихода. И она осмелилась окликнуть ее, как было заведено.

— Вы, кажется, стираете? — сказала она.

— Да, Жозик, — ответила женщина, назвав девочку по имени, словно она ее знала.

— Не очень-то подходящее время вы для этого нашли, — сказала девочка, еще больше успокоившись.

Женщина ответила:

— В нашем ремесле не выбирают.

— Срочная работа?

— Да, Жозик, это саван, в котором завтра похоронят того, за кем вы идете.

И, сказав это, женщина развернула перед нею покров, который становился все шире и шире, пока не закрыл собою весь пруд.

Жозик, обезумев от страха, со всех ног бросилась в село. Запыхавшись, она вбежала в лавчонку, куда, как она знала, отец обычно делал свой «последний заход», словно во время крестного хода. Она была уверена, что найдет отца мертвым; но совершенно успокоилась, увидев, что отец даже не был так пьян, как обычно. Поддерживая его, она потащила отца домой. Когда они подошли к воде, там уже не было ни прачки, ни покрова. Жозик подумала: «Это была какая-то соседка, ручаюсь. Ей не хотелось, чтобы видели, как она стирает в воскресенье, в такое время, она побоялась, что я ее узнаю, и стала говорить мне все эти страшные вещи, чтобы я убежала». И поэтому Жозик ничего не сказала ни отцу, ни матери, тем более что та уже легла спать, когда они вернулись. И Жозик спокойно стала укладываться в постель, а ее пьяница-отец, как всегда, уселся в уголке возле очага, чтобы съесть свой ужин, заботливо оставленный ему в теплой печи... Что произошло потом? Бог его знает. Только Перина вдруг проснулась ночью и увидела, что мужа рядом нет. Она окликнула его сердито, думая, что он заснул, сидя на табуретке у огня. Но он не отвечал, и она встала, чтобы его растолкать. При свете лучины, которая продолжала гореть, она увидела, что он держит на коленях почти полную миску. Он и правда спал, но только таким сном, когда уже не хочется ни есть, ни пить — последним сном! Doué da bardono d'an anaon! Помилуй, Господи, его душу!

Затяжечка Жозона Бриана

Жозон Бриан жил тогда в Кермаркере. Я вам говорила, что ему было лет шестьдесят. У него водилась привычка после ужина и молитвы посидеть в уголочке у очага и хорошенько затянуться табачком. Тем вечером, когда он собрался набить свою трубку, он заметил не без досады, что в его кисете осталось табаку лишь несколько крошек.

Жена ему и говорит, с кровати, где она уже лежала:

— Оставь ты это, ради Бога, Жозон. Завтра выкуришь свою трубку с большим удовольствием.

— Не в моем возрасте менять привычки, — отвечает ей фермер.

— Подумай, все в доме уже спать улеглись.

— Тем хуже! Сам пойду в село за табаком.

Как сказал, так и сделал.

В село Пенвенан надо идти мимо Барр-ан-Еоль, а вы знаете, что это место плохое. Есть у нас поверье, что на перекрестке дорог припозднившихся людей подстерегает groac’h — старуха-колдунья. Многим она причиняла зло. Не доходя до этого места, Жозон Бриан на всякий случай снял сабо и пошел босиком, чтобы не привлечь внимания старухи.

Он уже миновал белый межевой камень, на котором обычно сидела колдунья из Барр-ан-Еоль, как увидел четырех мужчин, которые несли гроб.

«Что это за ночные похороны?» — подумал Жозон. Он сначала было хотел остановить носильщиков и спросить, но, поразмыслив, предпочел пропустить их, молча стоя у канавы.

В селе он застал торговца еще на ногах, купил у него табаку и вернулся домой. Возвращаясь, он снова прошел через Барр-ан-Еоль без помех. Гроак’х — колдунья, видно, была занята другими. Выйдя на вязовую аллею, которая вела от дороги к усадьбе Кермаркер, он слегка удивился, увидев, что ворота открыты; он был уверен, что, уходя в село, закрыл их за собою. Он всегда этого требовал от своих рабочих на ферме и сам никогда не упускал сделать из-за всякой живности — лошадей, коров, баранов, которых люди из Пенвенана слишком охотно пускали пастись в его владениях.

Он тихонько выбранился, свел друг с другом концы загородки и прочно скрепил их цепью. После этого он двинулся дальше по аллее, идя в глубокой тени от деревьев и думая о доброй затяжке табачку, которую он сейчас сделает у очага, протянув ноги к еще горячим угольям. Он воистину заслужил это!

Но, войдя во двор, он застыл от изумления. Гроб, с которым он только что встретился, стоял поперек двери, а четверо мужчин неподвижно застыли по обе стороны от него — по двое у каждого конца.

Жозон Бриан не был трусом. Он воевал во времена «Старого» Наполеона[14]. Он шагнул прямо к мужчинам.

— Вы ошиблись адресом, — сказал он им, — здесь никто не заказывал домовину.

— Тот, кто нас послал, никогда не ошибается! — в один голос ответили они. И казалось, что этот голос шел из земли мертвых.

— Ну это мы сейчас узнаем! — воскликнул Жозон Бриан.

Он перешагнул через гроб и открыл дверь. Но только он переступил порог, как вдруг споткнулся и испустил долгий вздох. Когда его подняли, вся кровь вытекла у него из носа. Он успел еще рассказать, что с ним случилось, и сообщить свои последние желания, лишь не успел сделать свою последнюю затяжечку. Говорят, что это ее он требует всякий раз, как дымит печь в Кермаркере.

Похороны

Мари Крек’хкадик, девушка лет пятнадцати-шестнадцати, прислуживала на ферме Кервезенн, в Бриё. Неподалеку от Кервезенна в одинокой хижине тихо угасал слепой старик, который по бретонским понятиям приходился Мари дядей, и она иногда ходила его навещать.