Книга Царь - Валерий Есенков

Глава вторая
Заговор

Кажется, соборный приговор в полном согласии с задушевными замыслами царя и великого князя, в особенности столь единодушный приговор князей, бояр, духовенства, служилых и торговых людей должен наводить на вполне здравую мысль, что между Иоанном и витязями удельных времён понемногу устанавливается если не полное единодушие, то хотя бы долговременное перемирие, по крайней мере до полной победы в Ливонской войне. Во всяком случае для перемирия имеются все основания. Иоанн действует в духе своей излюбленной политики. Поначалу он смиряет витязей удельных времён, и только их, опалами, казнями, препровождением на службу в отдалённые крепости, затем без проволочки сменяет гнев на милость, отменяет опалы и жалует вчерашних опальных от всего сердца, рассчитывая впредь на их верную службу, поскольку людей вынужден и умеет беречь, и жалует так широко, точно спешит загладить свою сознаваемую вину перед ними, сознаваемую вопреки тому очевидному обстоятельству, что именно на этих опальных лежит тяжкая вина и перед ним и перед Русской землёй, которую они обязаны защищать.

Собственно, неодолимый трагизм самого времени в том, что витязи удельных времён виновны перед ним самим фактом своего бытия. Они своевольны, поскольку у каждого большого и малого удельного князя собственный полк под рукой, и пока кроме опричного царского войска будут существовать десятки мелких и крупных полков, которые вольны исполнять или не исполнять повеления царя и великого князя, до тех пор нечего и мечтать о полной победе над Польшей, Литвой и татарами, уже слабосильными по отдельности, но чрезвычайно опасными своим единением и предательством его собственных воевод. Скорее всего его ждёт полное и позорное поражение, пока он не лишит подручных князей и бояр удельных дружин и не искоренит своеволие. В том-то и вся беда этого переломного, переходного времени, что для полной победы над внешним врагом необходимо собрать все наличные силы в единый кулак и одной воле их подчинить, то есть воле царя и великого князя, тогда как собрать их в единый кулак невозможно, не изменив положение витязей удельных времён или не истребив их всех поголовно, при отчётливом понимании, что никто не в состоянии совершить ни того, ни другого. Самой большой, самой досадной помехой в собирании наличных сил в единый кулак служит беспокойный удел Владимира Старицкого. Мало того, что князь Владимир Андреевич располагает самыми крупными вооружёнными силами, которые имеет право использовать по своему произволу, он как двоюродный брат имеет кое-какие права на московский престол и подаёт остальным удельным князьям и боярам дурной пример неповиновения или предательства, как приключилось во время похода на Полоцк, когда его человек предупредил подлеца Радзивила о движении московских полков. Понятно, что вокруг него, безопасного самого по себе, сбиваются в кучу все недовольные, умышляющие заменить грозного Иоанна этим малодаровитым, инертным, лишённым государственной мудрости и потому таким удобным удельным князьком. Разумеется, с образованием значительных, хорошо организованных, по-новому управляемых опричных войск Иоанну было бы смешно опасаться прямого вооружённого выступления как самого князя Владимира, так и любого множества мятежных князей и бояр, то есть того устарелого ополчения служилых людей, не пригодного для наступательных действий и в своём беспорядочном конном строю не способного брать крепостей, да и сами князья и бояре ощущают своё бессилие с появлением опричного войска. У недоброжелателей царя и великого князя, отчасти невольных, приверженных понятиям удельных времён, отныне остаётся лишь отравленное оружие тайного заговора с целью свержения или даже убийства того, который, с таким упорством, с такой последовательностью посягает на их отжившие век привилегии, или тайное бегство в пределы Литвы, где их привилегии, на беду Литве, никто не думает отменять. Сам князь Владимир ни на какой заговор, тем более на убийство явно не годен, слишком безволен и слаб человек. Но если он вздумает или его надоумят перебраться на службу к польскому королю и литовскому великому князю, к тому же вместе с уделом, по всё ещё не отменённому удельному праву служить кому хочешь, обороне Московского царства будет нанесён непоправимый урон.

В качестве государя Иоанн не может, не имеет права мириться с таким легко уязвимым, прямо-таки безобразным состоянием своей обороны, однако как богобоязненный христианин он не способен ни с того ни с сего, без очевидной вины подвергнуть опале удельного князя, тем более если этот удельный князь приходится ему двоюродным братом, равным или почти равным ему по рождению. В интересах безопасности государства ему необходимо срочно принимать самые серьёзные меры, чтобы князь Владимир Андреевич каким-нибудь образом, вольно или невольно, не навредил, но какие же он может меры принять, если после последнего заговора Владимир покаялся, крест целовал и пока что крестного целования видимо не нарушил ничем?

В конце концов его гибкий изобретательный ум всё-таки измышляет замечательный способ и опале двоюродного брата не подвергать, и принять должные меры для прочной обороны литовских украйн. Осмыслив опыт набора служилых людей в отборную тысячу, он предлагает князю Владимиру обменять его порубежный удел, по духовному завещанию всегда дающийся младшему из сыновей московского великого князя, четвёртому или пятому, на владения, расположенные подалее от соблазнительных рубежей, скажем, в Дмитрове, которые по наследству переходили ко второму сыну московского великого князя, то есть к старшему после первонаследника, и потому в понятии ревнителей родословий стоят значительно выше Старицкого удела. Он не жалеет ни почёта, ни выгод, лишь бы держать князя Владимира подальше от польского короля и литовского великого князя, да и хлопот в этих местах двоюродному брату придётся поменее, не надо будет свой полк постоянно настороже против литовцев держать. Правда, обмен нелегко совершить, подручные князья и бояре станут роптать по тёмным углам, что, мол, царь и великий князь кладёт опалу на ни в чём не повинного человека, что он, стало быть, деспот и зверь. Тогда, чтобы предотвратить нежелательные кривотолки и пересуды, Иоанн обмен поручает произвести боярской уме по своему усмотрению, а сам демонстративно устраняется от переговоров с удельным старицким князем, тем более устраняется от подробностей и формальностей сделки, стремясь показать, что обмен предлагает исключительно из военной необходимости, а не из опасения новой выходки надоевшего претендента на наследственный стол и уж никак не из жестокости нрава, а чтобы ни у кого на этот счёт не оставалось крамольных сомнений, возвращает князю Владимиру подворье в Кремле. Обменом занимается один из самых влиятельных, самых почтенных думных бояр, конюший Иван Петрович Фёдоров, земский дворецкий Никита Романович Захарьин-Юрьев и несколько других не менее влиятельных лиц, что тоже как будто не может не свидетельствовать о наступлении благодатного перемирия между земщиной и особным двором. Своим приговором эти уважаемые бояре отписывают к земщине Алексин, Старицу и Верею, а князю Владимиру передают в вотчинное владение Дмитров, Боровск, Звенигород, Стародуб Ряполовский с посадом и городищем, с многими сёлами и волостями в верхнем течении Луха и Тезы, в их числе волость Пожар, владение худородных Пожарских, муромское село Мошок, а также в Московском уезде сёла Туриково и Собакино, бывшие владения князя Щенятева, так странно ушедшего в монастырь и отошедшего там в иной мир. Само собой разумеется, новые вотчины князя Владимира подпадают под общее правило, по которому ко всем полученным городам должны тянуть судом и деньгами все вотчины, все купли, все монастырские и церковные земли. Таким образом, если обмен и может считаться опалой, то это обильно позолоченная опала, поскольку князь Владимир получает значительно больше того, что им оставлено в Старице, даже много больше того, если учесть, что через Дмитров идёт богатейшая торговая дорога на Бежецкий верх и далее по озёрам в Балтийское море, что обеспечивает обширные пошлины удельной казне. Чему ж удивляться, если в свои новые вотчины князь Владимир перебирается неторопливо, спокойно, с громадным обозом, до последней нитки увязав всё имущество. Его новый удельный полк должны составлять местные служилые люди, сидящие на поместьях, не связанные с ним ни сладостными воспоминаниями о седой старине, ни родством, ни семейной традицией, которая службу князю передаёт от отца к сыну и внуку, и уже одна эта полная перемена состава полка превращает опасного претендента на царский престол в почтенного, но вполне безобидного, не внушающего особенных опасений владыку.