Книга Солнечная аллея - Томас Бруссиг

— Мы сюда въехали…

— Погоди-ка…

— Ну да… как раз пятнадцать…

— Да нет, раньше…

— Ничего не раньше! Если отбросить время, когда мы уезжали в отпуск…

— И когда нас не было дома… Миха, Сабина, вы ведь тоже по шесть часов в день в школе болтались.

— Получается… Как раз почти пятнадцать лет.

Пятнадцать лет! На столе лежала жеваная страница из газеты «Бильд», где жирным черным по грязновато-белому было написано: убийца-асбест награждает раком и за пятнадцать лет сводит человека в могилу.

— Я напишу заявление, — произнес господин Куппиш дрогнувшим голосом.

— Только осторожно, Хорст, умоляю, осторожно! Не вздумай писать, откуда у тебя эти сведения. Сам подумай, разве они позволят Мише учиться в Москве, если мы беспрерывно будем писать жалобы?

— Он собирается учиться в Москве? — возмущенно воскликнул Хайнц. — Да ему в Гарвард надо, в Оксфорд, в Сорбонну! После России кем он станет? Всю жизнь или с автоматом под мышкой, или с гирей на ноге.

— Хайнц, только не при мальчике, — зашипела госпожа Куппиш.

Между тем Миха вовсе не рвался учиться в Москве, за него мать так решила. В семье подобные решения всегда принимала она. Чтобы поехать учиться в Москву, Михе надо было в последний год попасть в подготовительный класс специальной школы, которую народная молва давно окрестила «красным монастырем». А чтобы попасть в «красный монастырь», ему полагалось быть юношей во всех отношениях безупречным. Это значит — безупречно учиться на круглые пятерки, иметь безупречную цель в жизни и безупречные политические взгляды, выказывать безупречную активность и безупречное прилежание, дружить с безупречными друзьями и происходить из безупречной семьи.

— Нам всем нужно беречь нашу без-уп-речную репутацию, — отчеканила госпожа Куппиш, которая знала, что говорит. — Хорст! Отныне ты больше не читаешь «Берлинер цайтунг», ты читаешь «НД».

— Как так «НД»? Она такая огромная!

— Именно. Сразу все и заметят.

— Да нет, при нашей тесноте, скажи на милость, как я ее тут за столом разверну?

— А ты садись к окну и читай там. И когда люди из органов явятся к нашим соседям про нас расспрашивать, те скажут: у них читают «НД». И все будет в ажуре: Мишу примут в «красный монастырь» и он поедет в Москву учиться.

— Люди из органов к нашим соседям не явятся, потому что наши соседи сами люди из органов, — провозгласил господин Куппиш.

— Ну да, тебе же всегда все известно, — отозвалась госпожа Куппиш.

— Еще бы мне это было не известно! Когда я своими глазами видел: им их «вартбург» за неделю починили и обратно пригнали. Ну? Как еще ты это объяснишь?

В итоге Миха однажды, повстречав соседа на лестнице, напрямик спросил, где он работает. Сосед смерил Миху взглядом, давая понять, что некоторые вопросы задавать неприлично. Миха в ответ прикинулся дурачком и начал оправдываться:

— Вы не подумайте, я ради себя спрашиваю, мне же профессию выбирать. И когда я вижу, что человек только в половину девятого на работу уходит, а жена его весь день дома сидит… Понимаете, и высыпаешься, и вдвоем на жизнь хватает, вот бы и мне что-то в этом роде…

Ясное дело, сосед ничего ему не ответил.

А Миха и вправду не знал, кем ему стать. Болтаясь на площадке, он слушал, как Очкарик с Марио дискутируют на свою новую излюбленную тему. Очкарик обнаружил, что после школы, судя по всему, невозможно подыскать высшее учебное заведение, где образование было бы лишено политической направленности — а если такого заведения нет, к чему тогда вообще заканчивать школу?

Марио: — А насчет архитектуры как?

Очкарик: — Строить дома, как партия прикажет?

Очкарик успел разузнать, что даже на историческом факультете, на отделении древнейшей и древней истории, от политики никуда: тебе вдалбливают, как человек с первобытнообщинных времен мечтал о партийном руководстве.

Впрочем, дискуссии эти, как правило, обрывались, едва со стороны границы, от контрольно-пропускного пункта, показывался автобус с западными туристами, пожаловавшими на восток. Миха и Марио мчались навстречу автобусу и, вытаращив глаза и по-нищенски простирая руки, истошно блеяли: «Голодаем! Помогите!»

Туристы, потрясенные нищетой и народными бедствиями за железным занавесом, выхватывали фотоаппараты, торопясь запечатлеть ужасающие картины голода, а Миха и Марио, проводив автобус глазами, хохотали до упаду, представляя, как где-нибудь в Питтсбурге, Осаке или Барселоне незнакомые люди разглядывают их физиономии на фотоснимках. Остальные ребята с площадки в этих игрищах участия не принимали. Зато Миха с Марио упражнялись в своей художественной самодеятельности все изощреннее — сгибались в три погибели, исступленно рылись в урнах, изображали голодные обмороки или устраивали потасовку из - за капустного листа, оброненного перед овощным магазином. Разумеется, они-то надеялись спектаклем «Голодаем! Помогите!» когда-нибудь рассмешить Мирьям, а может, даже вызвать ее восхищение, но, как назло, автобус с западными туристами проезжал через границу, когда Мирьям поблизости не оказывалось.

ТРИО ИЗ ШКОЛЫ ТАНЦЕВ

После истории с обещанным поцелуем Михе удалось повстречаться с Мирьям лишь однажды. Вместе они прошлись немного по улице, но Миха совершенно не знал, о чем говорить. Потом, вспомнив про асбест, сказал:

— Мне уже недолго осталось.

А когда прощались, только смущенно буркнул:

— Ну, пока!

Зато вскоре, в обмен на оранжевый «монтеверди-люкс», младший братишка Мирьям снабдил Миху важной информацией: Мирьям записалась в танцевальную школу. И он, Миха, имел неосторожность разгласить эту информацию на площадке, вследствие чего Марио, Очкарик и Толстый на следующий же день записались в ту же школу. А Миха не решался — ведь он не умел танцевать.

— Чудак-человек, как раз потому и надо записаться! — наседал на него Марио. — Туда только те и идут, кто не умеет.

Разумеется, Михе не хотелось одному торчать на площадке, пока остальные вместе с Мирьям будут развлекаться в танцевальной школе. Но все равно — заставить себя записаться он не мог. Он уже и приходил несколько раз, даже прочел на доске объявлений, что учительницу зовут госпожа Шлоот, — но записаться не отваживался. Однако он заприметил, что с лестничной площадки дома напротив окна школы просматриваются как на ладони, и как-то вечером, притаившись там, стал наблюдать за происходящим.

И вот что Миха увидел: примерно два десятка аккуратно причесанных кавалеров и примерно столько же принаряженных дам сидели друг против дружки на двух рядах стульев по обе стороны зала. Между ними простиралась танцплощадка, а на ней учительница что-то наставительно объясняла, держа в руках нож и вилку. Миха сообразил, что в танцевальной школе, выходит, не только танцам обучают, но и хорошим манерам. Миха считал, что манеры у него нормальные: руки перед едой моет и в рукав вроде тоже не сморкается.