Книга Три карты усатой княгини - Владислав Петров

Знала ли обо всем этом юная вдова? Кое-какие слухи, возможно, до нее доходили, но в подробностях, скорее всего, — нет. Ведь при дворе саксонского маркграфа она пробыла всего несколько недель и вряд ли успела так расположить к себе придворных, что они пустились в рассказы о развратных наклонностях императора, а до и после этого она пребывала за надежными стенами монастыря, под присмотром Адельгейды, и трудно предположить, что та обсуждала со своей тезкой пережитый позор. А с другой стороны, напомним, семнадцатилетняя Евпраксия-Адельгейда оказалась в чрезвычайно сложном положении: одна, в чужой стране, с перспективой навсегда оказаться запертой в монастырских стенах… И тут вдруг самый могущественный европейский монарх предлагает ей руку и сердце. К тому же этот монарх, хоть и старше ее почти на двадцать лет, хорош собой: высок, тонок в талии, ловок в движениях, в глазах горит огонь и взгляд таков, что, кажется, способен испепелить горы.

Кто знает, какие мечты породило все это у не искушенной в интригах и далекой от придворного разврата дочери князя Киевского? Воображение, должно быть, рисовало ей радужные картины, в которых любовь; свобода и власть сплетались в единое целое. Но в жизни все оказалось совсем не так — ожиданиям Адельгейды сбыться было не суждено. Утоленная страсть — уже не страсть! Не прошло и нескольких месяцев после свадьбы, как Генрих, охладев к жене, определил ей роль послушной исполнительницы собственной воли. Но тут коса нашла на камень — к удивлению своему, Генрих обнаружил в Адельгейде натуру твердую, не склонную к безропотному подчинению. Это стало для него неприятным сюрпризом — первая жена Берта Сузская никогда и ни в чем ему не перечила. Потянулась череда семейных скандалов, и доходило до того, что император поколачивал жену, подобно какому-нибудь простолюдину, — ведь это только со стороны кажется, что у сильных мира сего все обстоит по-другому. Довольно скоро в отношениях супругов наметился разрыв.

Но Адельгейда даже представить не могла, чем ей все это грозит. Потеряв интерес к ней как к женщине, Генрих не только не оставил ее в покое, но и определил ей невероятную роль, страшную даже по тем временам. Вот что пишет о дальнейшем Лев Гумилев в книге «Древняя Русь и Великая степь»: «Генрих IV принадлежал к сатанинской секте николаитов, мистерии которой, как у всех сатанистов, заключались в надругательстве над церковными обрядами и таинствами. Он вовлек свою жену в участие в мистериях: на ее обнаженном теле служили кощунственную мессу». И дело не ограничилось только «службами» — черные мессы николаитов, которые не считали прелюбодеяние за грех, завершались разнузданными оргиями. Хронист Гергог постфактум описывает происходившее так: «К участию в сих таинствах была привлечена новая императрица, которая ничего о них прежде не ведала. Испытавши сие бесчестие и на других и на себе, она молчала сперва из-за женской стыдливости, когда же злодеяния превысили женское ее терпение, она открыла их священникам и епископам и стала искать случая для бегства».

«Анналы монастыря Св. Дисибода» сообщают, что король позволял «бесчестить» свою супругу приближенным и принуждал к этому своего сына Конрада, но тот «отказался осквернить ложе отца». Довольно странно, что, зная обо всем этом, некоторые немецкие историки объясняют изуверское обращение Генриха с женой ее «недостаточно целомудренным поведением».

Что же до Конрада, которому незадолго перед тем император передал германскую корону, то ему еще предстояло сыграть одну из главных ролей в описываемой истории. В 1090 году Генрих отправился в третий по счету антипапский итальянский поход. Адельгейда, по обычаю, сопровождала его. Супруги обосновались в Вероне, неподалеку от которой шли военные действия между войсками Генриха IV и Папы Урбана II. И здесь на фоне событий, перекраивающих карту Европы, между Генрихом и Адельгейдой развернулась решающая драма.

На третий год веронской жизни Генрих заточил жену под арест. «Ее поведение вскоре вызвало его подозрения, и он подумал, что партнером в ее грехе является родной старший сын Конрад, коронованный в 1087 году германским королем», — сообщает Британская энциклопедия. Впрочем, непосредственной причиной заточения стал, как утверждается, переход Адельгейды на сторону политических противников мужа. Но единственным противником Генриха, которого знала императрица лично, как раз и был Конрад. Прибыв в Верону вместе с императорской четой, Конрад вдруг предал отца и перебежал к злейшим врагам Генриха и сторонникам Папы Урбана II — супругам графине Матильде Тосканской и герцогу Вельфу, бывшему, кроме всего прочего… союзником киевского князя Святополка, двоюродного брата Евпраксии-Адельгейды, который взошел на престол после смерти Всеволода Ярославича.

Некоторые немецкие историки прямо обвиняют императрицу в том, что она склонила к измене Конрада, помогая тем самым своей далекой родине, хотя это выглядит явной натяжкой. Тем не менее из немецких хроник явствует, что именно Адельгейда стала причиной (или, по крайне мере, одной из причин) разлада между отцом и сыном. Сердце молодой женщины, несмотря на все ужасы, которые ей довелось пережить, еще не растратило свой пыл.

Не забудем: XI век — это время трубадуров, менестрелей и странствующих рыцарей, готовых отдать жизнь за один взгляд прекрасной дамы. И Адельгейда, волею судьбы оказавшаяся на вершине власти и с этой вершины упавшая в пропасть, вдруг обнаружила, что женщина в ней еще не умерла.

Своего рыцаря она увидела в принце Конраде. И рыцарь изъявил готовность служить прекрасной даме и освободить ее от чудовища. Пасынок был ровесником мачехи, он наследовал от отца облик мужественный и привлекательный, но при этом обладал мягким характером. Впрочем, ничего между Конрадом и Адельгейдой не было — ни один немецкий хронист (а в хроники добросовестно записывалось все подряд, и правда и домыслы) не делает даже намека на то, что Конрад и Адельгейда позволили себе лишнее. Да это, в силу обстоятельств, было просто невозможно. Но и подозрений вполне хватило Генриху, чтобы упрятать жену за решетку, а переход Конрада на сторону врага вынуждал императора окончательно решить ее участь. Он не без оснований опасался, что, оказавшись на свободе, Адельгейда расскажет о его причастности к еретической секте и это не только развяжет Папе руки, но и отвратит от него военных союзников и даже тех церковников, которые были обязаны ему своим возвышением.

Над Адельгейдой нависла угроза гибели, но, видно, судьба хранила императрицу. По одной версии, ее вызволили посланцы Матильды Тосканской, в чьи планы входило использовать несчастную узницу в своей политической игре. По другой, Адельгейде удалось бежать из-под стражи во время переезда двора из Вероны в Лангобардию. С несколькими верными людьми, сторонясь дорог, она сумела пробраться на территорию, подвластную противникам Генриха. Обе версии сходятся в одном: встречали императрицу со всевозможными почестями — состоялось торжественное вступление Адельгейды в Каноссу, у ворот которой ее встречал коленопреклоненный Конрад.

Счастье Адельгейды, однако, продолжалось недолго. Раз вступив ради любви на скользкий путь политических игр, она стала заложницей и любви и политики. По требованию Конрада (а за его спиной угадывается Матильда Тосканская, чья вражда с императором имела фамильные корни) она подала на Генриха IV жалобу Папе, в которой огласила подробности своей семейной жизни с императором. Результатом этой жалобы стали два церковных собора — в швабском городе Констанце и в итальянской Пьяченце, причем на второй собор, открывшийся 1 марта 1095 года, прибыли епископы из Италии, Бургундии, Франции, Германии, а всего в нем участвовало около четырех тысяч человек. Столь представительные собрания в Средние века можно сосчитать на пальцах, но многолюдность собора в Пьяченце не удивляет — решалась судьба Европы на многие годы вперед. По сути, события, которые венчал этот собор, положили начало развалу «Священной Римской империи», так и не сумевшей из аморфного надгосударственного образования превратиться в единое государство с четко очерченными границами.