Книга Тайные архивы русских масонов - Дарья Лотарева

Проповедь о равенстве, как указано выше, не оставалась только строгой моралью в масонских законах, или красивой фразой в поучительной речи, или, наконец, звучной строфой в стихотворении. Масон Елагин наивно признается, что при вступлении в орден его прельщало минутное равенство в ложе. «Любопытство и тщеславие, да узнаю таинство, находящееся, как сказывали, между ними, — пишет Елагин про масонов[49], — тщеславие, да буду хотя на минуту в равенстве с такими людьми, кои в общежитии знамениты и чинами, и достоинствами, и знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все сие мне благовестила», — были поводом к вступлению его в орден. Вигель как бы с недовольством говорит, что в ложах бывали ремесленники «и всякая сволочь». Пржецлавский свидетельствует, что в стенах масонских лож «сглаживались так резко выдающиеся и так строго соблюдаемые во внешней жизни иерархические, служебные и сословные различия; нередко плебей восседал в ложе выше светлейшего князя, сенатский обер-секретарь или только секретарь имел своим подчиненным сенатора того же департамента». Характерный эпизод сохранила запись знаменитого Лабзина от 28 апреля 1820 г. в протоколе ложи Умирающего сфинкса. В ложу явился «ищущий», который при опросе его обрядоначальником об его личности и о причинах, побудивших его прийти в ложу, объявил, что он, Семен Жуков, 19 лет от роду, слуга, пришел искать света у масонов, потому что он видел на своем господине поразительное влияние масонства: по вступлении в масонство его господина последний совершенно изменился, и орден преобразовал, так сказать, его нравственные качества.

Конечно, раз в песнях и проповедях проводилась идея равенства, то нет ничего удивительного, что она и осуществлялась, хотя бы частью: не для чего же было петь в тесном масонском кругу нечто заведомо лживое.

В ложах и масонском общежитии подчеркивалось это равенство. Звание рыцаря получал и брат «подлого состояния». Братское целование давалось всякому новопринимаемому. Масонский фаворитизм даже ставился в упрек масонству: масоны-начальники оказывали особое покровительство по службе своим — масонам; следовательно, и за порогом ложи, когда снимались масонские запоны, не забывались святые заветы ордена, исполнялся масонский устав. Поддержка масонов масонами была столь известна, что некоторые лица шли в орден с целью получить выгодные связи.

Масоны считали, что в каждом человеке нужно видеть человека и что человек может стать рабом только своих страстей. Повторяя слова Сенеки, масонские витии восклицали: «Раб ли кто? Но, может быть, он вольный духом? Раб ли кто? и сие поставляется ему в вину? Так покажи же мне, кто бы был чужд рабства: иной служит похоти, иной скупости, иной славолюбию, а страху — все; нет гнуснее рабства, как самопроизвольное». В «Покоящемся Трудолюбце» обращает внимание такое определение свободы[50]: «Так что ж свобода та? не то ль, что я не раб и не в Америке несчастный тот арап, кой, сахар делая, без пищи и роздыха, в цепях, в слезах, в крови, взнося стон с воплем к Богу, кончины просит дней? ах, нет, совсем не то; свободен тот один, кой, ставя за ничто злость, нищету, молву, в добре преуспевает».

Масоны утверждали, что раб не только человек, одинаковый со всеми остальными по своему рождению, но что он и в оковах рабства может быть свободным духом, может быть даже выше своего господина, раба страстей. Исходя отчасти еще из взгляда о неважности и скоротечности всего земного бытия, существенного лишь постольку, поскольку оно является приуготовлением к вечной жизни, масоны говорили:

Ты думал, в свете все равны! Так отчего ж ты так печален? Ах, знать, другое испытал! Но не печалься, ты увидишь, что есть иные, В низкой доле, кои, быв возвышены, Украсили б собою троны! Ободрись, несчастный смертный, Странник слабый, утомительный; Там — отец, там — лучший мир!

С другой стороны, понимая, что никогда, ни при каких обстоятельствах люди на земле не могут сделаться равными, масоны возводили в закон довольство посланною Провидением долею и повелевали каждому, «по своему положению, взаимно содействовать общему благу и счастью»[51]. «Изобилующий дарами богатства, — говорил вития в торжественном собрании 24 июня 1822 г. в великой провинциальной ложе, — да подает собою пример милосердия к неимущим, и да обретают они более наслаждения в извлечении из нищеты семейства, нежели в испещрении себя и домов своих убранствами и угощении ласкателей своих жирными столами»; но и «гражданин низшего состояния да послужит примером честности в своем промысле, порядка в домостроительстве, благопристойности в наружном обращении и тем да облагородит звание, в которое он поставлен промыслом»[52].

Отношение масонов к крепостному праву не имело характера горячего протеста против него как против института. Они придерживались тех воззрений, что общественный строй изменится сам собою с развитием просвещения. «И нравами свои народы возвысь к достоинству свободы», — было написано в двух зачеркнутых строках чернового варианта масонской песни в честь Александра I. Масон Поздеев, крепостник по убеждению, говорил, что для свободы слишком темен народ и свобода была бы для него пагубой. Масон Кречетов на обвинение его в желании произвести освобождение крестьян с помощью войска возражал, что он этого не мог желать, зная, каковы могут быть бедствия от предоставления свободы «невеждам», т. е. населению безграмотному, непросвещенному; по его словам, вольность для безграмотного то же, что нож в руках ребенка. Масон Федор Глинка в своей записной книжке отмечает[53]: «Наши крепостные дворовые люди похожи на канареек; в клетках они зародились; в клетках воспитались; выпустите их на волю (разумеется, без предварительного приуготовления), они не найдут, где и как добыть себе хлеба, и многие пропадут с голоду и холоду». Лопухин, насквозь проникнутый гуманными идеями, писал, однако, 4 января 1807 г. государю: «В России ослабление связей подчиненности крестьян помещикам опаснее нашествия неприятельского и не в настоящем положении вещей», заявляя при этом, что он первый, может быть, желал бы отсутствия в России даже одного несвободного человека, но в то же время он желает, чтобы это сделалось без вреда для России; русского человека Лопухин сравнивает с выздоравливающим больным, который может прогуливаться только в больничном халате и питаться лишь пищею, указанною ему лекарями.