Книга Капитан Темпеста - Эмилио Сальгари

— Если же сверх всякого чаяния с моей стороны, этот нахальный красавчик ухитрится ранить меня, то я…

— Что же вы тогда сделаете, синьор Лащинский?

— Тогда я приму ислам и сделаюсь турецким подданным, чтобы он по обычаю не добил меня. Я человек без всяких предрассудков и хорошо знаю, что мы только один раз живем на свете.

— Хороший же вы христианин, нечего сказать! — вскричал капитан Темпеста, скользнув по поляку взглядом холодного презрения.

— Что же, я и не хвалюсь благочестием. Я — человек, обрекший себя на приключения, и мне совершенно безразлично, за кого биться: за Христа или за Магомета, лишь бы мне платили за это. Моя совесть нисколько не пострадает от того, что я сделаюсь мусульманином, — с цинизмом высказывался Лащинский. — А вот вы, кажется, не так относитесь к этому делу, синьора? — со смехом спросил он.

— Что такое? Как вы назвали меня? — стремительно обернувшись к нему с покрасневшим лицом и нахмуренными бровями, спросил капитан Темпеста, придерживая коня.

— Я назвал вас, как следует, — с насмешливой улыбкой ответил поляк, остановив и свою лошадь. — Вы думаете, что я так же глуп, как все другие, и не понял уже давно, что знаменитый капитан Темпеста — рыцарь в юбке? Я и ссору-то хотел затеять с вами с той целью, чтобы не нанося вам, конечно, серьезной раны, умелым ударом прорвать вашу кирасу и дать возможность другим узнать, кто скрывается под именем капитана Темпеста. Ха-ха-ха! Вот посмеялись бы тогда у нас на бастионах!

— А, может быть, вы первый не решились бы посмеяться? Вы не подумали об этом! — резко прозвучало с губ закованной в железо молодой герцогини. — Ведь я в военном деле буду поискуснее вас.

— Это вы, женщина-то? Ха-ха-ха!

— Так вот что, синьор Лащинский: раз вы угадали мою тайну, то, если турок вас не убьет, мы с вами дадим защитникам и обитателям Фамагусты другое интересное представление.

— Да? А именно?

— Мы доставим им удовольствие видеть, как бьются между собой христианские рыцари, будучи смертельными врагами, — хладнокровно ответила герцогиня.

— Гм! Может быть, — пожимая плечами, сказал Лащинский, — Но даю вам слово, что все-таки я буду щадить вас как женщину, кирасу же вашу обязательно прорву, несмотря на то, что она тоже стальная, как и моя.

— А я со своей стороны, обещаю вам, что непременно перережу вам горло, чтобы вы не могли выдать другим моей тайны, которая должна остаться при мне. Поняли, синьор, Лащинский?

— Гм! Увидим… Однако, нам лучше отложить эту интересную беседу до более удобного времени. Турок давно уже подает ясные признаки нетерпения.

С этими словами поляк пустил снова в ход своего коня и со вздохом прибавил про себя: "Как бы я был счастлив, если бы мог дать свое имя такой смелой женщине! "

Герцогиня молча последовала за ним.

Сын дамасского паши, ожидавший их в десяти шагах, внимательно вглядывался в христианских рыцарей, как бы изучая их.

— Кто первый из вас желает померяться с Дамасским Львом? — спросил он, салютуя саблей своим противникам.

— Медведь из польских лесов! — отвечал Лащинский. — Если ты можешь похвалиться такими же длинными и острыми когтями, как дикие звери, обитающие в пустынях и лесах твоей родины, то я одарен страшной силой зверей моих родных болот. Вот сейчас увидишь, как я одним взмахом своей шпаги разрублю тебя пополам.

Турку, очевидно, очень понравились эти слова. Он звонко рассмеялся и, размахивая над головой саблей, весело крикнул

— Моя сабля ожидает вас! Посмотрим, удастся ли старому польскому медведю сладить с молодым дамасским львом!

Более ста тысяч глаз было устремлено на готовившихся вступить в единоборство рыцарей, все необозримые фаланг мусульман собрались перед своим станом, чтобы посмотреть на этот интересный турнир.

Поляк левой рукой подтянул поводья своего коня, между тем как турок взял поводья своей лошади в зубы, чтобы иметь свободными обе руки. Оба противника пристально глядели друг на друга, точно желая загипнотизировать один другого взглядами.

— Если не решается напасть лев, то это не замедлит сделать медведь! — вскричал, наконец, Лащинский. — Я не охотник долго ждать.

И, так яростно пришпорив свою лошадь, что она заржала от боли, он налетел на турка, который ожидал его неподвижно, как утес, защищая голову саблей, а грудь — ятаганом.

Заметив намерение поляка, Мулей-Эль-Кадель одним легким нажимом колен заставил своего снежно-белого коня сделать искусный скачок в сторону и в то же время так сильно взмахнул саблей над головой противника, что мог бы прорубить его шлем, если бы попал в него.

Поляк, очевидно, ожидавший такого выпада, ловко отразил назначенный ему удар и продолжал наступление, сыпля удар за ударом. Оба всадника бились с равной храбростью, защищая не только самих себя, но и головы своих коней, чтобы не пострадали и они. Лащинский все с большей и большей яростью наскакивал на своего противника, не переставая кричать, что перерубит его пополам, как связку сухих прутьев.

Зрители криками старались еще больше разжигать сражавшихся.

— Хорошенько этого балаганного паяца, капитан Лащинский! — кричали со стен венецианцы, когда видели, как турок вертелся под бешеными ударами противника.

— Уложи проклятого гяура! — ревели со своей стороны турки, когда Мулей-Эль-Кадель ураганом налетал на поляка, заставляя своего белого коня делать чудеса ловкости.

Только одна молодая герцогиня молча и неподвижно сидела на своем коне, внимательно следя за всеми действиями бившихся, она в особенности изучала приемы Мулей-Эль-Каделя на тот случай, если придется ей схватиться с ним. Воспитанная своим отцом, герцогом д'Эболи, который считался первым бойцом во всем Неаполе, славившемся на весь мир своей образцовой школой фехтования, эта отважная молодая девушка обладала всеми качествами истинного воина, она чувствовала себя в силах не только состязаться с Дамасским Львом, но даже и победить его.

Поединок с возрастающим с обеих сторон ожесточением продолжался довольно долго. Поляк вскоре убедился, что турок обладал поистине стальными мускулами и еще большей ловкостью и неутомимостью, чем он сам, поэтому захотел попытаться покончить с ним одним особенным приемом, которому в то время учили по секрету в военных школах. Но это-то и принесло ему гибель. Молодому турку, должно быть, этот прием был хорошо известен и не являлся для него неожиданностью, судя по тому, как он ловко отпарировал коварный выпад поляка и сам нанес ему своей кривой саблей такой удар, который Лащинский не в состоянии был отразить. Сабля турка разрубила кирасу поляка с левой стороны груди и нанесла ему глубокую рану.

— Лев победил медведя! — вскричал молодой турецкий витязь, с торжеством размахивая окровавленным оружием вокруг головы, между тем как сотня тысяч голосов восторженно приветствовала его.

Поляк несколько еще мгновений продержался в седле, крепко сжимая в правой руке шпагу, а левую прижимая к ране, точно желая этим остановить бившую из нее ключом и заливавшую кирасу кровь, затем он тяжело свалился на землю, гремя вооружением и не выпуская из правой руки замершую в ней шпагу.