Книга Принципы ведения войны - Карл фон Клаузевиц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несомненно, найдется много читателей, которые сочтут излишним подобное тщательное разграничение двух таких близких понятий, как тактика и стратегия, потому что оно не влияет напрямую на ведение самой войны. Разумеется, мы признаем, что было бы педантизмом искать прямых эффектов теоретических различий на поле боя.
Первая задача любой теории — привести в порядок неясные и чрезвычайно путаные понятия и представления; и только когда появятся точные названия и понятия, можно надеяться на большую ясность и легкость рассмотрения вопросов.
Прежде под термином «искусство войны» и «военная наука» понималась лишь совокупность тех ветвей знания и той практики применения искусства войны, которые заняты материальными проблемами.
В искусстве осады прежде всего чувствовалась некоторая степень руководства боем, что-то вроде влияния интеллектуальных способностей на материальные силы, попавшие под их контроль, но очень скоро эти силы приобретали новые материальные формы, такие как подходы, траншеи, контрнаступления, батареи и т. д.
Впоследствии тактика пыталась придать субъектам и объектам, которыми занималась, характер некоего общего распорядка, учитывающего особенности армии, что вело теорию на поле боя, но там не было простора для свободной работы ума и воли, там действовала армия, построенная как автомат.
Ведение войны в собственном смысле слова, то есть использование подготовленных средств, приспособленных к особым требованиям, не считалось подходящим предметом теории, а предметом, который следовало оставить лишь природным талантам.
Поскольку непрерывно шло накопление опыта прошедших войн и его критическое осмысление, возникало настойчивое желание ввести установленные правила, чтобы в спорах, естественно возникающих вокруг военных событий, борьба мнений могла бы прийти к определенному соглашению.
Из всех факторов, которыми обусловливается победа, было выбрано численное превосходство, потому что его можно подчинить математическим законам, комбинируя со временем и пространством. Было бы очень хорошо, если бы это было сделано временно, для того чтобы изучить этот фактор на фоне сопровождающих его обстоятельств. Но считать численное превосходство основополагающим фактором и видеть весь секрет военного искусства в формуле «сосредоточить в определенное время в определенном месте численно превосходящие массы» было бы ограниченностью, которая не выдержала бы столкновения с реальными событиями.
Один остроумный автор попытался сосредоточить в единственном понятии базы кучу разнообразных обстоятельств. Список включал в себя снабжение войск, их комплектование и экипировку, безопасность, связи с родиной и, наконец, безопасность отступления в случае необходимости. Прежде всего он предложил заменить понятие «база» всеми этими факторами; потом саму базу подменить на ее протяженность (длину); и, наконец, подставить угол, образуемый армией и этой базой. И все это делалось лишь для того, чтобы достичь полностью бесполезного геометрического результата.
Идея базы по-настоящему необходима для стратегии; но воспользоваться ей так, как предложил этот автор, совершенно невозможно, ибо это лишь приведет нас к однобоким выводам, которые увлекли этого теоретика в совершенно нелепом направлении, а именно к вере в решающий эффект форм всего того, что окружает подготовку наступления.
Как реакция против этого ложного направления, на трон был возведен другой геометрический принцип. Хотя этот принцип основан на здравом смысле, на той истине, что бой есть единственное эффективное средство на войне, он все же, из-за своей геометрической природы, не что иное, как очередной случай однобокой теории.
Все эти попытки создать теорию следует считать прогрессом в поисках истины, но только в их аналитической части, синтетическая же их часть — правила и предписания — совершенно бесполезна.
Все они стремятся к определенным величинам, тогда как на войне все неопределенно, и вычисления всегда производятся с переменными величинами.
Они обращают все внимание только на материальные силы, а ведь любые военные действия проникнуты духовными силами и их влиянием.
Они обращают внимание лишь на действия одной стороны, тогда как война — это постоянное взаимодействие противоборствующих сторон.
Все, что не поддавалось постижению с помощью подобной жалкой философии, результата пристрастных взглядов, находилось за пределами науки и относилось к сфере гения, который сам по себе правил выше всех.
Жаль того воина, который довольствовался узкими границами этих правил!
Жаль теорию, которая противостоит разуму! Она не может исправить противоречия никакими унижениями, и чем больше унижение, тем скорее насмешка и презрение изгонят ее из реальной жизни.
Деятельность на войне никогда не бывает направлена только против одной лишь материи; она всегда также направлена против моральных сил, дающих жизнь этой материи, и отделить одно от другого невозможно.
Всем известен моральный эффект неожиданного нападения с фланга или с тыла. Все считают трусом отступающего врага и больше рискуют, преследуя, чем тот, кого преследуют. Все судят о вражеском генерале по его репутации, возрасту и опыту и этим руководствуются в своих действиях. Тщательно взвешивают боевой дух и настроение своих и вражеских войск. Все эти и подобные действия в области моральной природы человека постоянно подтверждаются опытом и поэтому не позволяют нам не считаться с ними. Что может получиться, если следовать теории, которая оставила бы их без внимания?
Чтобы ясно понять сложность задачи, содержащейся в теории ведения войны, мы должны внимательнее рассмотреть основные особенности, которые составляют природу военной деятельности.
Первая из этих особенностей заключается в морально-психологических качествах и воздействиях на них.
Сражение изначально является выражением враждебных чувств, но в наших великих битвах, которые мы называем войнами, враждебные чувства зачастую превращаются во враждебные намерения, и обычно ни один человек не испытывает природного враждебного чувства к отдельному врагу. Тем не менее любой бой никогда не обходится без подобных чувств; ведь акт насилия, который враг совершает над нами по приказу своего командира, возбудит в нас желание отомстить этому врагу прежде, чем наши чувства обернутся против высшей власти, по чьей воле совершается акт. Называйте это как хотите — по-человечески или по-зверски, — но тем не менее это так.
Кроме этого возбуждения чувств, порождаемых самим боем, есть также другие, которые в основном не имеют к нему отношения, но ввиду сходства легко соединяются с ним, — честолюбие, властолюбие, всевозможное воодушевление и т. д. и т. п.
Наконец, бой порождает стихию опасности, в которой вся военная деятельность живет и двигается, как птица в воздухе или рыба в воде. Действие опасности влияет на чувства — или прямо, то есть инстинктивно, или посредством разума. В первом случае первым возникнет желание бежать от опасности, а если это невозможно, появляются страх и тревога. Если таких желаний не возникнет, значит, мужество перевешивает эти инстинкты. Мужество, однако, никоим образом не есть акт рассудка, а представляет собой такое же чувство, как страх; только последний направлен на физическое сохранение, а мужество — на моральное. Значит, мужество — инстинкт более благородный. Но именно поэтому его нельзя использовать как физический инструмент, действующий в точном соответствии с предписанной мерой. Следовательно, мужество — это не просто противовес опасности, направленный на нейтрализацию ее действия, а самостоятельная величина.
