Книга Антимавзолей - Андрей Воронин

Клыков стоял поодаль, покуривая с деланым равнодушием и наблюдая не столько за тем, что происходило у двери, сколько за Гургенидзе. Он был удивлен: при других обстоятельствах вся эта возня с ржавыми железками посреди холодной апрельской грязи не вызвала бы у Георгия Луарсабовича ничего, кроме раздражения и скуки. Но сейчас батоно Гогия терпеливо стоял на промозглом ветру, засунув руки в карманы пальто, и, не отрываясь, смотрел, как открывают дверь обнаруженного на его дачном участке бетонного склепа. Лицо у него было напряженное и до крайности заинтересованное; казалось, еще чуть-чуть, и он не устоит на месте, отберет у бригадира грязный лом и сам полезет открывать дверь.

Этого, к счастью, не понадобилось. Что-то хрустнуло, раздался протяжный ржавый скрежет, тяжелая стальная плита шевельнулась, дрогнула, наклонилась и вдруг начала падать – бесшумно, стремительно и грозно. Бригадир строителей испуганно крякнул и отскочил в сторону, выронив лом и прильнув спиной к скользкому глинистому откосу траншеи. Дверь с глухим шумом упала в грязь в сантиметре от носков его растоптанных кирзачей. Все, кто стоял поблизости, почувствовали, как дрогнула от удара земля и как тугая волна воздуха, похожая на взрывную, коснулась коленей.

Бригадир встал, вытирая испачканные глиной ладони о телогрейку, и, прежде чем Клыков успел его остановить, шагнул к двери. Он немного постоял на пороге, загораживая дверь своей массивной фигурой, потом наклонился, будто что-то разглядывая, снова выпрямился и отступил в сторону. Лицо у него было угрюмое.

– Ну, что там, борода? – спросил Клыков.

– Что-что... – бригадир не спеша достал из кармана телогрейки криво надорванную пачку "Примы", долго чиркал спичкой по разлохмаченному коробку и наконец закурил, окутавшись густым облаком синего, отдающего паленой шерстью дыма. – Покойник там, вот что.

* * *

Человек лежал на пороге, широко разбросав ноги в пятнистых камуфляжных штанах. Мокрые рубчатые подошвы его высоких армейских ботинок со шнуровкой до середины лодыжек поблескивали под лучами апрельского солнца; к левой прилипла хорошо различимая даже на таком расстоянии метелка рыжей прошлогодней травы. Отсюда были видны только эти ноги – остальное скрывал изгрызенный пулями дверной косяк, – но они не шевелились уже целую минуту. Живые так не лежат, разве что без сознания...

Глеб Сиверов воспользовался паузой, чтобы перезарядить автомат, отметив про себя, что вставленный им в гнездо рожок последний. Впрочем, увеселение, кажется, уже закончилось, если только друзья не подготовили для него какого-нибудь сюрприза. Он в этом сомневался: ребята оказались какие-то уж очень простодушные, склонные целиком и полностью полагаться на свое численное превосходство. Это-то и казалось Слепому подозрительным: среди них явно не было ни одного профессионала, в то время как он ожидал встретить самое меньшее двоих умелых бойцов, прошедших солидную подготовку в тренировочных лагерях на Северном Кавказе и имеющих богатый боевой опыт. А с другой стороны, нападения они не ожидали, чувствовали себя здесь как дома, – словом, могли немного расслабиться...

Могли? Сиверов едва заметно покачал головой. Ох, вряд ли! Не те это были люди, и не в той они находились обстановке. "Как дома" – это все-таки не у себя в горах. Да они и там, надо полагать, не так уж часто расслабляются, иначе просто не дожили бы до сегодняшнего дня...

Он почувствовал, что куртка на боку промокла насквозь, не говоря уж о брюках. Глеб лежал в тающем сугробе, каким-то чудом уцелевшем в тени одноэтажного дощатого домика, и слушал, как за забором из проволочной сетки мало-помалу возвращается к нормальной жизни испуганно замерший после грохота перестрелки подмосковный лес. Несмело подала голос какая-то пичуга, ей ответила другая, и через минуту весь лес, как прежде, наполнился щебетом, в который вплетался частый глухой перестук – дятел долбил сухое дерево, передавая кому-то зашифрованное неведомым птичьим кодом сообщение.

Сиверов огляделся. На территории пионерского лагеря не было заметно никакого движения, если не считать двух синиц, перепархивавших с крыши на крышу. На пригреве вокруг побитой ржавчиной железной мачты флагштока уже зеленела первая трава, а в тени возле фундаментов облезлых дощатых корпусов еще лежал грязный снег.

"Консервативная все-таки вещь человеческое сознание, – подумал Сиверов, снова переводя взгляд на торчавшие из дверного проема ноги в камуфляжных штанах. – Пионерский лагерь... Я уже и не упомню, сколько лет назад видел в Москве последнего пионера, а лагерь все равно "пионерский"... Впрочем, чему тут удивляться? Всю жизнь привыкали, попробуй теперь отвыкни. И потом, полноценной замены этому названию так никто и не придумал. "Детский оздоровительный лагерь" – так, что ли, это теперь называется? Напоминает не то санаторий строгого режима, не то закрытую лечебницу для умственно отсталых..."

Он перевел взгляд направо и увидел человека в кожаной куртке и пятнистом армейском кепи. Человек до пояса свешивался из разбитого пулями окна, и было непонятно, каким образом кепи до сих пор удерживается у него на голове. Куртка на спине торчала кровавыми лохмотьями там, где пули прошли навылет; под окном, на жухлой прошлогодней траве, валялся короткоствольный автомат. Человек в окне почти касался приклада безвольно повисшими, вытянутыми во всю длину руками.

Потом где-то зазвонил мобильный телефон. В прозрачном весеннем воздухе звук разносился так далеко и слышался так отчетливо, что Сиверов машинально схватился за карман. Впрочем, мелодия звучала не та, да и телефон он отключил еще два часа назад, чтобы не отвлекал.

Телефон продолжал звонить. Глеб слушал бесконечно повторяющийся музыкальный фрагмент, понимая, что на звонок никто не ответит и что лежит он здесь скорее всего зря: судя по всему, можно было встать и пойти посмотреть, чего он тут натворил.

Он поднялся, отряхнул с одежды налипший на нее мокрый снег и, держа автомат наготове, вышел из-за угла летнего домика. Вокруг по-прежнему было тихо, яркое весеннее солнце светило с пронзительно-синего, какое бывает только в апреле, неба. Ветерок тревожил верхушки сосен и позвякивал железной проволокой на флагштоке. Из-за того что дело происходило днем, при ярком солнце, все вокруг казалось каким-то нереальным. "Ну, тут уж ничего не попишешь, – подумал Глеб, поправляя на переносице темные очки. – Так уж вышло, так получилось..."

Он представил себе, какую мину состроит генерал Потапчук, если сказать ему что-то подобное, и невольно поморщился, как от зубной боли. Сегодня имел место явный прокол, который лучше всего можно было описать именно этой дурацкой фразой: "Так уж вышло". Выйти должно было совсем по-другому, но как именно, Глеб пока не знал. Знал только, что, выслушав его доклад о перестрелке, Федор Филиппович вряд ли будет доволен.

Сиверов еще раз обошел лагерь по периметру, считая тела. Он не ошибся: их было пять. Лагерь был совсем небольшой, с одним-единственным отапливаемым кирпичным корпусом, который в зимнее время года служил чем-то средним между турбазой и увеселительным центром. Не особо надеясь на спонсоров, здешнее начальство завлекало народ баней, зимней рыбалкой и возможностью провести выходные на природе. Похоже, дела тут шли не слишком хорошо. Глеб склонялся к мысли, что бизнес этот давно приказал долго жить и в последние несколько лет служил просто прикрытием. Под видом отдыхающих сюда приезжали вполне определенные люди, преследовавшие более чем определенные цели. К этой горстке облезлых дощатых хибарок под сенью голого железного флагштока тянулись следы многих дел, и предполагалось, что агент по кличке Слепой прибудет сюда в нужный момент и покончит с этим притоном одним точным, молниеносным ударом. Вышло, однако, не совсем так, как планировалось. Начать с того, что его здесь с нетерпением поджидали, так что удар получился вовсе не таким внезапным и молниеносным, как того хотелось бы генералу Потапчуку. И еще одно обстоятельство тревожило Глеба. С учетом того, как бездарно была организована засада, он подозревал, что люди, которых он тут перебил, это простые исполнители, причем далеко не высшего класса. Обычные отморозки, которым кто-то наспех показал, где у автомата приклад, а где дуло...