Книга Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века - Роберт Дарнтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Морепа, пробывший в правительстве тридцать шесть лет, куда больше, чем любой другой министр, казалось стоял у власти прочно и незыблемо. Он был типичным придворным политиком: молниеносно мыслил, знал, кто кому покровительствует, понимал все оттенки настроения своего венценосного владыки, работал, скрываясь под маской веселья, замечал вражеские интриги и имел безупречные манеры[33]. Одним из приемов, которым Морепа удерживался у власти, была поэзия. Он собирал песни и стихотворения, особенно скабрезные произведения о жизни двора и злободневных событиях, которыми развлекал короля, приправляя их слухами, получаемыми ежедневно из донесений генерал-лейтенанта полиции, пользующегося, в свою очередь, огромной сетью осведомителей. Во время ссылки Морепа привел в порядок свою коллекцию; она дошла до нас в идеальном состоянии и доступна в Национальной библиотеке Франции под названием «Chansonnier Maurepas»: сорок два непристойных произведения о придворной жизни при Людовике XIV и Людовике XV, дополненные несколькими редкими экземплярами Средних веков[34]. Но страсть Морепа к поэзии и подвела его.
Источники того времени единодушно называют причиной его падения не политические разногласия, не идеологический конфликт и не столкновения другого рода, но именно песни и стихи. Разумеется, Морепа приходилось иметь дело с разными конфликтами, не столько в политике (как министр морского ведомства, он, никому не мешая, следил за тем, чтобы флот оставался на плаву, а как министр Дома короля и Парижского департамента – обеспечивал королю развлечения), сколько в личных интригах. Он поддерживал хорошие отношения с королевой и ее партией при дворе, включая дофина, но не с официальной фавориткой мадам де Шатору, которую он, по слухам, отравил, и не с пришедшей на ее место мадам де Помпадур. Помпадур была союзницей противника Морепа при дворе – графа д’Аржансона, военного министра (которого не стоит путать с маркизом д’Аржансоном, с завистью смотрящим на своего брата с тех пор, как его сместили с поста министра иностранных дел в 1747 году). Когда звезда Помпадур стала восходить, Морепа попытался бросить на нее тень с помощью песен, которые сам распространял, заказывал или сочинял. Они были похожи на другие: каламбуры с ее девичьей фамилией – Пуассон, бесконечной почвой для насмешек о неблагородном происхождении; язвительные замечания о цвете ее кожи и плоской груди; протесты против огромных сумм, потраченных на ее развлечения. Но к марту 1749 года их стало такое количество, что сведущие люди почувствовали заговор. Морепа, судя по всему, пытался ослабить влияние мадам Помпадур на короля, показав, что она всеми презираема и что недовольство народа начинает достигать трона. Если бы, получив в качестве доказательств стихи, Людовик понял, что унижен в глазах подданных, он мог бы отвернуться от фаворитки и найти новую, – а еще лучше вернуться к старой: мадам де Майи, которая была достаточно благородного происхождения и полностью предана Морепа. Это была опасная игра, и она провалилась. Помпадур убедила короля уволить Морепа, и король приказал д’Аржансону доставить письмо, отправляющее его в ссылку[35].
Современники выделяют два эпизода. Согласно первому, Морепа сделал фатальную ошибку после приватного ужина с королем, Помпадур и ее кузиной мадам д’Эстрад. Это была встреча узкого круга в малых апартаментах Версаля, встреча из тех, о которых не говорят; но на следующий день стихотворение, сложенное как песня на популярный мотив, стало вызывать повсюду взрывы хохота.
Это был удар ниже пояса даже по меркам придворных склок. За ужином Помпадур подарила каждому из трех участников букетик белых гиацинтов. Поэт намекал на этот жест на первый взгляд галантно, но на самом деле унизительно, потому что «fleurs blanches» были намеком на признаки венерического заболевания, обнаруживаемого в менструальных выделениях («flueurs»). Так как Морепа единственного из четверых можно было подозревать в распространении слухов о деталях встречи, он был сочтен ответственным за это стихотворение, сочинял он его или нет[36].
Другой эпизод произошел, когда мадам Помпадур вызвала Морепа к себе, чтобы потребовать ужесточить меры против песен и поэзии. Как записано в дневнике маркиза д’Аржансона, это был очень неприятный диалог:
(Мадам Помпадур): «Не нужно говорить, что я посылаю за министрами. Я сама хожу к ним». Потом: «Когда вы узнаете, кто сочиняет эти песни?»
(Морепа): «Когда я узнаю это, мадам, я сообщу королю».
(Мадам Помпадур): «Месье, вы не проявляете должного уважения к официальной фаворитке короля».
(Морепа): «Я всегда уважал фавориток, к какому бы виду они ни принадлежали»[37].
Происходили ли эти события на самом деле или нет, ясно, что падение Морепа, приведшее к серьезному переделу власти при дворе, было вызвано песнями и стихами. Но стихотворение, поставившее на уши всю полицию во время «дела Четырнадцати», распространилось после падения Морепа, взглянуть хотя бы на ее название «На ссылку месье де Морепа». А с его уходом политическая подоплека за оскорбительными стихами исчезла. Почему власти столь упорно преследовали это стихотворение и другие, соседствующие с ним, тогда, когда время бороться с Морепа прошло?
Хотя само стихотворение «На ссылку месье де Морепа» утеряно, его первая строка – «Monstre dont la noir furie» – записана в полицейских отчетах; и в них же делается предположение, что этот резкий выпад направлен против короля и, возможно, мадам де Помпадур. От нового правительства, во главе с д’Аржансоном, союзником Помпадур, можно было ожидать крутых мер в отношении подобного оскорбления Его Величества. Генерал-лейтенант полиции Беррье, тоже ставленник Помпадур, несомненно был готов помогать д’Аржансону, заменившему Морепа на посту главы Парижского департамента. Но в этой провокации и ответе на нее было больше смыслов, чем это видно на первый взгляд. Для придворных в Версале продолжение осмеяния короля и мадам Помпадур выглядело попыткой сторонников Морепа обелить его имя и, может быть, даже найти способ вернуть его к власти, ведь непрерывное появление песен и стихов после его изгнания могло доказать, что он никогда не был к ним причастен[38]. Разумеется, партия д’Аржансона могла в ответ утверждать, что все это спланировано партией Морепа. И, прилагая столько усилий, чтобы искоренить подобные стихотворения, д’Аржансон мог рассчитывать продемонстрировать свой успех в щекотливом вопросе, в котором Морепа проявил такую подозрительную неспособность[39]. Призывая полицию идти «как бы высоко ни вела» нить расследования[40], он мог надеяться возложить вину на своих политических противников. Он точно укрепил бы свои позиции при дворе в то время, когда министров перераспределяли, а власть стала утекать сквозь пальцы. Согласно записям его брата, он даже рассчитывал стать «principal ministre» («первым министром»), а эта должность была упразднена после позора герцога де Бурбона в 1726 году. Конфискуя тексты, ловя подозреваемых, усиливая интерес короля к этому делу, д’Аржансон следовал продуманной стратегии и вырывался вперед в борьбе за власть в новом правительстве. «Дело Четырнадцати» значило больше, чем простая полицейская операция, это была часть сражения на высочайшем политическом уровне.
