Книга Люди средневековья - Робер Фоссье

Человек может скрывать боли, сбить жар, но не может спрятать кожные заболевания. Ранее я говорил о значимости, пусть символической, той телесной оболочки, которая как была, так и остается и все в большей мере становится показателем крепкого здоровья, богатства, физической и даже нравственной красоты. Скрывать следы возраста или несовершенство черт лица должны были пудры и кремы. В этом плане средневековье не может преподать никаких уроков нашей оголтелой рекламе косметики. К сожалению, попытки разгладить морщины или сделать цвет лица живее не приносит результатов, если болезнь поражает человека на виду у всех. Прыщи, сыпь и красные пятна не ускользали от взора живописцев, и не только в XV в., когда их кистью двигала склонность к реализму. Символом средневековья в народном подсознании была и остается проказа. Сколько изображений с комментариями, сколько рассказов посвящено больным, покрытым отталкивающими струпьями, отвратительной «чешуей» (по-гречески lepra), с трещоткой в руках, одетым в лохмотья и вынужденным скрываться в убогом смрадном жилище вдали от всякой общественной жизни (как с ученым видом заявляют историки, это от 2 до 3 % населения, живших более чем в 4 тысячах прибежищ для прокаженных – лазаретах, лепрозориях, приютах, которых насчитывалось около 1300 года в одной лишь Франции); несчетное количество правил еще с IX века предписывало изолировать людей, заподозренных в этой болезни, сжигать их жилища, одежду и все движимое имущество, к которому они прикасались. Однако сегодня всё это вызывает большие сомнения, поскольку эта болезнь свирепствовала и в Азии, где были лучше видны другие ее стороны: прокаженные приходили в город, свидетельствовали подлинность документов, получали имущество и распоряжались им, а некоторые из них служили при дворе или занимались торговлей – и даже становились королями, как, например, король Иерусалима Балдуин IV. Затем проказа внезапно исчезла: возможно, ее вытеснили несовместимые с нею бациллы туберкулеза, – действительно, о последнем нет ни единого упоминания до конца XIV века. Вплоть до XVII века сохранятся «каготы», с которыми не полагалось водиться, но это были скорее изгнанники, нежели больные. Какой же вывод? Признаки лепры хорошо известны: пятна на коже в виде бляшек, бубоны и распухшие лимфатические узлы, туберкулы, из-за которых деформируются суставы конечностей и хрящи рук или носа, приступы сильного жара и даже прогрессивный паралич. Но все эти симптомы, чреватые смертельным исходом, были отмечены отнюдь не везде: кто знает, не могли ли в те времена путать лепру с другими впечатляющими кожными болезнями – с рожей или экземой, получившими повсеместное распространение из-за отсутствия гигиены, с псориазом или невусами, которые все не заразны? Так что можно задаться вопросом, не обязана ли лепра столь ужасной репутацией по преимуществу своему психологическому воздействию: прокаженные – отталкивающие, не сдерживающие сексуальных влечений (разве не им собирались выдать Изольду?), с печатью вероятных грехов на лице, обвиняемые в отравлении колодцев, зерна и даже домашнего скота, – были «неприкасаемыми» христианского Запада, символом Зла, Греха, Нечистоты. Следовательно, их надо было изолировать от верующих.

Из всех этих заболеваний остается одно, о котором древние и средневековые люди вспоминали не иначе как вполголоса, а его сверхъестественный характер до сих пор удивляет и нас. Человек, мужчина или женщина, разговаривает и живет обычной жизнью среди себе подобных; вдруг он напрягается, бледнеет, валится на землю, его внезапно охватывают судороги, а потом наступает нечто вроде комы. Через час-два он приходит в себя и ничего не помнит об этом приступе; как кажется окружающим, он был «одержим» Святым Духом; это эпилепсия, «haut mal» (высокая болезнь), «mal sacré» (священная болезнь), превращающая жертву во временное хранилище сверхчеловеческого могущества. Пока медицинская наука о нервных системах не вышла на соответствующий уровень в XIX веке, эпилепсия считалась знаком божественной милости, а эпилептик – посланцем свыше. Его не жалели и не лечили – его почитали и боялись, кем бы он ни был, самим Цезарем или простым пахарем.

Черная смерть

В наше время, когда человеческая жизнь стоит немного, а жизнь неимущих или «слаборазвитых» народов – и того меньше, мы по-разному воспринимаем масштабы той или иной демографической катастрофы. Впрочем, на наше восприятие изо всех сил стараются повлиять средства массовой информации, наши масс-медиа: два застигнутых врасплох и убитых солдата, две сотни жертв теракта или две тысячи погибших в результате обрушения башни – вот что крайне волнует «развитое» общество; а то, что семьсот «туземцев» перебили друг друга нашим оружием или при землетрясении погибли тысячи людей, нас почти не трогает – настолько это далеко от нашего дома. А ведь нам следовало бы подходить ко всему с равными мерками и крайне осторожно употреблять сильные слова, среди которых особо затаскан «геноцид». Две омерзительные и глупые мировые войны первой половины XX века унесли за пять лет от 50 до 60 миллионов жизней; по сути, это немного по сравнению со 120 миллионами индейцев, которых доблестные завоеватели Мексики и Южной Америки истребили при помощи алкоголя и бацилл оспы и кори. Правда, считается, что в первом случае погибшие защищали отчизну или идею, а во втором – обратились в истинную веру. Но что сказать о жертвах «черной смерти»: ведь 20–25 миллионов христиан, которые валялись на улицах, усыпанные черными бубонами, ничего не требовали и ничего не приобрели…

Конечно, на чуме следует остановиться. Об этом бедствии столько размышляли и писали, его так подробно изучили, что я не могу надеяться сообщить что-либо новое. По этому вопросу известно почти все, что сохранили наши источники. Так что я выделю лишь некоторые аспекты, которые, возможно, сочтут второстепенными. Прежде всего, на самой природе бедствия. Наличие очагов чумы в Центральной и Восточной Азии, которые существуют там и сегодня, позволило ученым вслед за Йерсеном, работавшим в конце XIX века, досконально изучить эту болезнь; две ее инфекционных формы – лёгочная чума, смертельная в 100 % случаев, и бубонная, когда один из четырех больных может надеяться на выздоровление по истечении четвертого дня, – имеют разную степень тяжести, как и разные внешние признаки. При эпидемии XIV века, но не при новых ее вспышках, бороться приходилось с первой формой, не знающей пощады и уносящей человеческую жизнь за несколько дней или часов, – вот отчего ее приближение вселяло в людей такой ужас. Но, судя по тому, какие детали отмечали современники, чаще всего описывали и больше всего боялись «черной» (это слово появилось только в XVI в.) чумы, сопровождавшейся воспаленными бубонами, но менее опасной и вдобавок наделявшей исцелившихся иммунитетом. Именно она неоднократно возвращалась вплоть до конца XV века, оставляя после себя все больше выживших.

Далее: способы передачи инфекции. Тогда были убеждены, что чума, подобно другим болезням, считавшимся инфекционными, передается только путем прикосновения к больному или его одежде. Сжигание платья и имущества умершего больного было не очень эффективным – ведь никто не осмеливался кремировать трупы, в христианском обществе это запрещалось. Что до распознания переносчиков – полное фиаско: простонародье верило во влияние расположения звезд, в яд, подброшенный в колодцы евреями, или попросту в гнев Божий; даже ученые, по крайней мере те, кто владел пером, не замечали ничего, даже крыс в качестве переносчиков зараженных блох, и тем более не придавали значения укусам последних. Так что все меры лечения приносили обратный эффект: кровопускание, вскрытие бубонов могло лишь навредить больному и заразить самого лекаря; опиумные компрессы или пластыри из птичьих органов никак не воздействовали на влажное дыхание больного, распространявшее легочную инфекцию. Если же говорить о массовых людских скоплениях в городах, куда бежали от очагов инфекции, то очевидно, что именно этого и следовало бы избегать.