Книга Юлий Цезарь - Роберт Этьен

В чем может быть смысл этого воспроизведения традиции? Очевидно, в том, что каждое новое поколение должно иметь своего Плутарха, своего Тацита, своего Светония точно так же, как своего Цезаря и Цицерона. И вот такая актуализация героев и авторов античности весьма удачно осуществляется в рамках историко-биографического жанра. В подтверждение этой мысли можно привести, к примеру, огромное количество пересказов Плутарховых жизнеописаний, издававшихся на протяжении столетий в разных странах и для разных слоев общества (для детей, для женщин и т. п.). И это вполне объяснимо. Античные источники как таковые (даже в переводах на новые языки) читает относительно узкий круг специалистов и любителей, тогда как основные элементы античной традиции давно вошли в плоть культуры значительно более широких слоев и как таковые должны усваиваться каждым новым поколением в подходящей форме. Этим, очевидно, объясняется и издание большого количества биографий, вроде бы совершенно похожих, и вполне определенный адресат этого жанра. Так, А. Кивни прямо адресует свою монографию о Сулле студентам и «широкому читателю», хотя и не отказывается от надежды, что и специалисты смогут почерпнуть ряд новых деталей из жизнеописания этой важной фигуры последнего века Римской республики.

Этим же целям служит и общее изложение социально-политической истории в биографиях. Да, в этих сочинениях не создаются новые концепции, но именно в них (наряду с общими курсами) эти новые, современные теории становятся общим местом, доступным для понимания любого культурного читателя. При этом недостатки историко-биографического жанра с точки зрения передовых рубежей науки (традиционность и ограниченность) оборачиваются до известной степени достоинствами — наглядностью и обозримостью. Так, из необъятного и разнородного множества явлений и фактов истории Римской республики (или империи), разрабатываемых в современном антиковедении, автор биографии выбирает лишь те, что были так или иначе связаны с жизнью одного человека, и благодаря этому изложение становится более упорядоченным. Точно так же, если описание римской системы государственного управления (в том числе провинциального), правил и сроков замещения магистратур и т. д. усвоить сразу (а тем более запомнить!) не так просто, то вникнуть вплоть до тонкостей в механизм политической карьеры от квестуры до консулата с учетом всех интриг в сенате и манипуляций в народных собраниях по поводу управления той или иной провинцией или командования на той или иной войне, — все это почти без труда может, например, читатель книги Р. Сигера «Помпей. Политическая биография»[14], хотя она и написана с абсолютным отсутствием занимательности, а некоторые страницы просто напоминают сухие перечисления имен и дат.

Таким образом, становится очевидной важная функция историко-биографического жанра — просветительская. Именно в его рамках происходит актуализация античной традиции в сочетании с пропагандой, распространением концепций современной историографии. И, очевидно, эта характеристика справедлива по отношению к довольно разным работам: от монографии А. Кивни о Сулле, базирующейся во многом на оригинальных скрупулезных изысканиях автора, до увесистого жизнеописания Марка Антония, написанного отставным адмиралом на добротно-студенческом уровне.

Поскольку в центре любого биографического произведения всегда находится конкретный человек, неотъемлемым свойством жанра можно считать эмоционально-личностный контакт автора и героя (то, что почти не встречается в других типах историографии, но сближает научное и художественное жизнеописания). И это контактное поле обладает определенной структурой, силовые линии которой обусловлены тем простым фактом, что любая биография государственного деятеля всегда сопряжена с проблемами суда истории, репутации, моральных и политических оценок и т. п. Поэтому кроме познавательной стороны в биографии всегда присутствует и оценочная. Так, уже не раз упомянутая монография А. Кивни о Сулле окрашена отчетливой авторской позицией. Он прямо говорит о своем стремлении разрушить миф о мрачном кровавом тиране. Для этого постоянно подчеркиваются привлекательные черты характера Суллы (порядочность, верность в дружбе, хорошее отношение к зависимым и подчиненным, умение завоевать симпатии многочисленных сторонников и прежде всего воинов), а также делаются попытки найти объяснения его деяниям, в том числе наиболее одиозным. Повествуя о событиях 88 года, когда впервые армия Суллы заняла Рим, автор подчеркивает легитимный характер действий Суллы-консула, принужденного происками противников, Мария и Сульпиция, к самозащите и тем самым защите государственного порядка. Лишь под давлением обстоятельств, почти случайно именно Сулла, а не кто-то другой, первым продемонстрировал новые политические возможности армии.

А. Кивни стремится объяснить наиболее благоприятным для своего героя образом и ужасную резню при взятии Афин в 86 году: снова подчеркивается вынужденный характер его поведения — в противном случае Сулла стал бы жертвой ярости собственного войска, донельзя измученного осадой города. Множество раз в истории полководцы вели себя именно так, а не иначе — так что Сулла поступал по законам своего (да и не только своего) времени и военной морали; и лишь взгляд историков на всю карьеру Суллы сквозь призму, искаженную проскрипциями, омрачившими последние годы его жизни, усматривает в обращении с афинянами какую-то особую кровожадность.

Характеризуя с разных сторон диктатуру Суллы, задачи и результаты его политики в социальной (отчасти и экономической), государственной и религиозно-культурной сферах, автор также высказывает исторические оценки, не лишенные морального акцента. Он признает, что проскрипции, в ходе которых были нарушены самые основополагающие законы человеческой порядочности, останутся несмываемым пятном на характере и карьере Суллы, достойных всяческого восхищения во многих других отношениях. Но и здесь он не удерживается от попыток оправдания: во-первых, Сулла проявил и терпимость, а во-вторых, особая его жестокость вызывалась глубиной тех оскорблений и несправедливостей, которые ему нанесли римляне. Ключ к пониманию характера диктатора как человека не жестокого, но страстного А. Кивни находит в эпитафии, составленной самим Суллой: «Смысл ее тот, что никто не сделал больше добра друзьям и зла врагам, чем Сулла» (Плутарх. Сулла, XXXVIII).

Однако главным аргументом для положительной оценки этого политического деятеля историк считает его так называемый «отказ» от власти диктатора. А. Кивни считает, что никакой отставки Суллы и не было: как и диктаторы предшествующих веков, он был назначен для того, чтобы вывести государство из кризиса, и после того, как это было сделано в ходе его законодательных и прочих мероприятий, сложил полномочия — тем самым остался без изменений временный и экстраординарный характер этой древней магистратуры. Основной смысл его реформ — стремление усилить сенат как коллективный орган власти в противовес власти единоличной, с тем чтобы достичь стабильности в Риме под управлением сильного сената, — также свидетельствует об отсутствии у Суллы стремления к тиранической власти (в отличие от его последователей, в особенности римских императоров). И то, что, стремясь спасти Республику, Сулла показал своим последователям, каким именно образом ее можно низвергнуть, не влияет на понимание его фигуры как последнего республиканца.