Книга Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Много лет спустя, когда в 1932 году меня назначили германским канцлером, я был крайне удивлен, получив телеграмму с добрыми пожеланиями от моего бывшего коллеги. Во время революции он бежал из России и в то время жил в Париже. Возможно, у него была возможность поразмышлять о том, что «résultat définitif[12]», которого так добивался его царственный повелитель, привел к захвату большевиками его родной страны.

Два дня спустя, 4 августа, мы высадились в Галвестоне. Я побежал к ближайшему газетному киоску, где был встречен заголовками: «40-тысячная германская армия пленена близ Льежа» и «Германский кронпринц покончил жизнь самоубийством». Я не поверил заголовкам, но был поражен мыслью о гигантском столкновении огромных армий и о страданиях, которые это столкновение неминуемо породит. В тот же вечер я уехал на поезде в Нью-Йорк. Война началась и для меня.

Позвольте мне кратко описать развитие ситуации в Европе и ее скатывание к положению, когда столкновение великих держав с его ужасающими последствиями стало неизбежным. В Генеральном штабе мы внимательно следили за растущим напряжением и знали не понаслышке, каким образом действия главнейших держав могут повлиять на сохранение европейского спокойствия.

Генеральный штаб мог бы служить барометром международного политического процесса. Наше промежуточное положение между Востоком и Западом означало, что мы были предельно чувствительны к малейшим изменениям в балансе сил. За время своей службы в Генеральном штабе я был свидетелем непрерывного усугубления политической ситуации, приведшей в конце концов в 1914 году к началу войны. Генеральный штаб не предназначен для выработки политических решений или влияния на их принятие. Его дело – организация военных приготовлений к любому конфликту, могущему возникнуть в результате развития политической ситуации.

Дипломатическая история в период, предшествовавший Первой мировой войне, исследована в мельчайших подробностях историками всех стран. Я не вижу необходимости повторять их выводы, однако мне хочется дать краткий обзор некоторых этапов развития ситуации со своей точки зрения, поскольку два аспекта этого развития сыграли известную роль в моей последующей политической карьере. В первую очередь это положение, сложившееся в Юго-Восточной Европе и Турции в результате Балканских войн 1911–1913 годов – ведь впоследствии мне предстояло занимать как военные, так и дипломатические посты в этом регионе. Второй и наиболее важный вопрос – надвигавшийся кризис, включающий в себя мировую войну и закончившийся в 1919 году Версальским договором, базировавшимся на представлении об исключительной вине Германии в войне. Эта последняя концепция в значительной мере определила политическое развитие Германии в двадцатых годах и оказала влияние на все внутренние дела страны. Для меня, как парламентария, а затем канцлера и вице-канцлера, это была важнейшая психологическая проблема, которая требовала разрешения и которая отбросила свою тень на всю мою политическую деятельность.

Сама концепция исключительной вины уже отброшена большинством историков во всех странах. И все же она продолжает существовать как миф в общественном сознании. После Второй мировой войны, за которую, вне всякого сомнения, ответствен Гитлер, стало привычным относиться к Германии как к прирожденному агрессору, полностью ответственному как за войну 1870 года, так и за Первую и Вторую мировые войны. Достаточно изучить постановления оккупационных властей в Германии и обвинительное заключение Нюрнбергского трибунала, чтобы увидеть, какие глубокие корни пустила эта идея вопреки многочисленным историческим свидетельствам. На ней основываются многие меры, предпринятые оккупационными властями в экономической и политической сферах.

В то время, когда я, работая в Генеральном штабе, стал заниматься анализом мировых политических тенденцией, сдвиги в балансе европейских политических сил были уже отчетливо заметны. Поворотной точкой развития послужило подписание англо-русского договора от 31 августа 1907 года. В эпоху Солсбери и Бисмарка Россия рассматривалась как азиатская держава, чье влияние на европейские дела следовало нейтрализовать, но, при подписании упомянутого договора, интересы Британской империи были поставлены выше интересов Европы. Стороны делили Персию на русскую и британскую сферы влияния и признавали британские права на нефть Персидского залива. Россия обеспечивала себе значительное влияние в Афганистане и Тибете. Двумя месяцами ранее Франция, Россия и Япония согласились поддерживать status quo в Китае.

Политика Бисмарка заключалась в том, чтобы практические политические гарантии давались только в отношении признанных сфер влияния. Это могло препятствовать осуществлению замыслов России относительно Запада, одновременно устраняя ее опасения быть атакованной. Новое политическое развитие показывало, насколько упало германское влияние на европейские дела. Тут следует отметить, что ни кайзер, ни германское правительство даже не пытались в свое время воспользоваться ослаблением России после ее поражения в войне с Японией. Если бы Германия рассматривала когда-либо идею превентивной войны, то более удобного момента для ее начала ни раньше, ни позднее того момента просто не было.

Британский историк сэр Чарльз Петри выдвинул тезис, в соответствии с которым англо-русский договор спас Европу семью годами позже, поскольку вынудил Германию воевать на два фронта. Это утверждение ставит истинное положение вещей с ног на голову. В договоре игнорировался уже существующий европейский баланс сил, и угроза борьбы на два фронта стала основной причиной последовавшей гонки вооружений и того развития, которое и привело в конце концов к войне.

Ухудшение наших отношений с Россией должно было бы привести к улучшению отношений с западными странами, но этому воспрепятствовали другие события. Французская экспансионистская политика в Северной Африке возбудила соперничество итальянцев, которые намеревались получить свою долю от распадавшейся Оттоманской империи. Одной из первых проблем, с которой мне пришлось близко ознакомиться в Генеральном штабе, была возросшая опасность возникновения итало-турецкого конфликта по вопросу о Ливии. Турция была не в состоянии сопротивляться итальянскому нападению, но Энвер-бей, в то время военный атташе Турции в Берлине, бывший моим близким знакомым, отправился в Ливию для организации сопротивления среди местных племен. Этот конфликт ставил Германию в исключительно трудное положение. С одной стороны, мы были союзниками Италии, а с другой – поддерживали тесные дружественные отношения с Турцией. Одним из главных принципов нашей внешней политики всегда было недопущение раздела ее империи великими державами. В связи с этим Генеральный штаб демонстративно послал на место событий всего лишь одного молодого наблюдателя. Наши симпатии были всецело на стороне Турции, но, как и в случае Англо-бурской войны, мы были движимы в большей мере чувствами, нежели разумными политическими соображениями. Со своей стороны, державы Тройственного союза не заявили формального протеста против итальянской агрессии, а Британия воспрепятствовала проходу турецких войск через Египет.

Итальянцы, по всей видимости, считали, что у современной армии не может быть особых проблем в действиях против туземных племен (позднее они совершили ту же самую ошибку во время абиссинской войны), но на деле они столкнулись с продолжительным отчаянным сопротивлением. Это нападение отозвалось долгим эхом в истории: турки никогда не забывали вторжения в мирную часть своей территории. Когда Муссолини выдвинул в 1939 году лозунг «Mare Nostrum»[13] и напал на Албанию, турки моментально вступили в военный союз с Францией и Великобританией.