Книга Фронтовые будни артиллериста. С гаубицей от Сожа до Эльбы. 1941–1945 - Сергей Стопалов

Много лет спустя, вспоминая те дни и своих товарищей, я как-то задумался, не пожалел ли кто-нибудь из них о том, что стал добровольцем. Ведь некоторые вообще не подлежали призыву, а другие (молодые ребята) должны были быть мобилизованы лишь через один-два года. Прямого ответа на этот вопрос не было. Конечно же иногда становилось страшно и хотелось избежать опасности, но все это было не то. А вот разговоров о том, что кто-либо с сожалением оценил свой поступок, я так и не смог вспомнить. С детства внушенный нам патриотизм успешно проходил проверку на прочность.

В начале войны моторизованных стрелковых частей и автомобилей, перевозящих солдат, было совсем мало. Так что основная часть нашей пехоты шла пешим маршем. А еще нередко нужно было помогать лошадям из обоза, преодолевать болотистые низины, вытаскивать из грязи забуксовавшие машины и даже перекатывать по бездорожью тяжелые пушки.

За первые три месяца мы прошагали более 600 километров. Иногда за день преодолевали до 60–70 километров. Бывало, шли сутками почти без отдыха. Особенно тяжело было ночью – люди буквально засыпали на ходу, и, когда идущий впереди останавливался, следующие сзади налетали на него. Если же поблизости двигался обоз, большой удачей считалось держаться за телегу. Можно было не смотреть под ноги, и уж тогда-то точно удавалось поспать на ходу.

На другой день после выхода из Городка отряд добровольцев объединили с пехотным полком, сформированным из красноармейцев, рассеянных при отступлении. Прямо на лесной поляне наш отряд, теперь уже батальон, разделили на роты и взводы. Потом назначили командиров, всех постригли под машинку, выдали обмундирование: хлопчатобумажные брюки, гимнастерку, шинель, ремень, пилотку, ботинки с портянками и обмотками. Переодетых и стриженых солдат снова выстроили по ротам, но теперь уже для принятия присяги.

Больше всего меня обрадовала обувка, так как мои парусиновые туфли были не новыми и оставляли желать лучшего. Пришлось, правда, учиться наматывать портянки. А вот обмотки сначала не понравились. Полоски трикотажного материала шириной 10 сантиметров и длиной около метра с завязками над икрами делали ноги какими-то тонкими и неэстетичными. Но уже вскоре стало ясно, что при ходьбе по грязи и даже лужам ноги почти всегда оставались сухими. Да и обувь эта была значительно легче кирзовых сапог, что для пехотинцев имело большое значение.

Еще одна вещь поначалу серьезно осложняла жизнь. При получении оружия мне досталась самозарядная винтовка Токарева – СВТ, делающая десять выстрелов без перезарядки. Сначала это понравилось, но уже очень скоро стали ясны ее недостатки: повышенная чувствительность к малейшей грязи. Чистить винтовку приходилось иногда по нескольку раз в день, а во время боя это было очень некстати. Так я и тащил эту дуру, пока не обзавелся обычной трехлинейкой Мосина образца 1891 года.

Рассказывая о пехотинцах, нельзя обойти молчанием вещи, которые им приходилось постоянно носить на своих плечах. Это вещмешок, в котором обычно находились небольшой кусок мыла, полотенце, бритва (чаще всего опасная), нож, тетрадка для писем и прочая мелочь. Некоторые из добровольцев, кроме того, несли свои гражданские вещи: брюки, куртку или пиджак, а иногда и пару нижнего белья. И конечно же в вещмешке всегда имелось место для сухого пайка и других продуктов, а также для кружки и котелка, привязанных тесемками или мягкой проволокой. Но наиболее тяжелыми предметами, от которых нельзя было избавиться, были шинель, свернутая в скатку, винтовка с комплектом патронов и саперная лопатка. Общий вес имущества, которое пехотинцу приходилось нести, составлял от 10 до 15 килограммов. При небольших переходах такая ноша не казалась тяжелой, а вот нести ее целый день, без отдыха, было нелегко. Но пехотинцы не жаловались, особенно если знали, что в вещмешке лежат банка мясных консервов, полбуханки хлеба и несколько кусков сахара. С таким грузом можно было идти хоть куда.

Подавляющее число людей, не служивших в армии, лишь приблизительно представляли себе шинель как одежду солдата. Между тем она широко применялась и для других целей: на ней спали, ею укрывались, а при необходимости использовали в качестве носилок при переносе раненых. Летом шинель складывали особым способом в скатку, которую даже в жаркое время носили на себе. Нередко и в атаку шли со скаткой через плечо, так как оставить ее часто было негде.

В начале войны рядовым пехотинцам плащ-палаток не выдавали, и во время дождя шинель, защищая от влаги, намокала и становилась тяжелой. А для ее сушки нужен был хороший костер и много времени. Но того и другого не было, и солдаты частенько подолгу были мокрыми.

После формирования батальон двинулся дальше, и уже на следующий день солдаты услышали отдаленный гул артиллерии.

Мое первое боевое задание практически не было связано со стрельбой. Батальон остановился на ночь в населенном пункте возле железнодорожной станции. Местные жители говорили, что накануне видели на проходящем невдалеке шоссе несколько мотоциклистов, которыми могли быть немцы. Командир батальона принял решение на ночь выставить боевое охранение вокруг поселка и станции. Меня вместе с моим товарищем Сашей Никульшиным назначили охранять пакгауз, в котором хранилась сельскохозяйственная техника. Я получил задание ходить вдоль этого объекта со стороны железнодорожных путей, а Саша – со стороны поселка. При этом каждый из нас должен был осторожно подходить к углу склада и поворачивать назад только после того, как увидит напарника. В случае появления посторонних или возникновения других непредвиденных событий надо было подать сигнал выстрелом в воздух и при необходимости спрятаться в заранее намеченное место.

Сначала все шло хорошо. Мы встречались с почти постоянным интервалом, шепотом обменивались несколькими словами и расходились в разные стороны.

Прошло более часа, и напряжение, охватившее меня вначале, исчезло. Однако сразу же стало не по себе, когда в очередной раз, подойдя к углу пакгауза, не увидел выходящего навстречу товарища. Немного подождав, я почему-то неуклюже стал на одно колено и, не дыша, заглянул за угол. Там никого не было. Руки и ноги мгновенно оцепенели, а тело покрылось испариной. Еще раз посмотрев за угол здания и не увидев напарника, я тяжело поднялся и медленно пошел на свою сторону к месту, где можно было спрятаться. В голове был сумбур. Что произошло? Куда делся Сашка? Нужно ли немедленно поднимать тревогу или еще немного подождать? Сделав несколько шагов, я остановился. Послышался какой-то звук, похожий на шуршание ботинка по деревянному настилу. Через несколько секунд он повторился. Потом я услышал кряхтение поднимающегося человека. И снова тишина. С другой стороны пакгауза явно кто-то был. Положив палец на спусковой крючок и вскинув винтовку, я прижался к стене и замер в ожидании.

«Выстрелить все равно успею», – как бы про себя подумал я. Но это было сказано почти вслух. И сразу же последовал ответный шепот Александра:

– Ты что? Это же я.

Не опуская винтовки, я еще некоторое время молча смотрел на Никульшина. Потом, немного успокоившись, спросил:

– Где ты был?

– А там под настилом какая-то дверь. Я полез посмотреть, ну и закурил. Но из темноты я все хорошо видел и твои шаги слышал, – оправдывался Сашка. – Да и прошло-то всего несколько минут.