Книга Бродский. Русский поэт - Владимир Бондаренко

В то время, когда его будущие друзья Евгений Рейн, Анатолий Найман, Дмитрий Бобышев уже учились в Технологическом институте, Бродский проходил свои университеты в северных экспедициях. Какое уж тут тунеядство — я сам бывал пару раз в юности разнорабочим в экспедициях и представляю, какая тяжелая работа доставалась Иосифу. Не геологам же землю копать, ящики таскать, теодолиты носить; для этого есть разнорабочие: или алкаши, или выпущенные зэки, или такие, как Бродский, независимые юноши.

Интересно, что свою северную экспедицию летом 1957 года Бродский проходил на станции Малошуйке Архангельской области. Именно там когда-то моя семнадцатилетняя мама, школьная учительница, встретила моего отца, освобожденного зэка, который там же и остался работать, даже руководил строительством дороги от Мурманска до Вологды, позже спасшей всю страну. Не будь этой рокадной дороги, как бы союзники доставляли грузы из Мурманска на фронт, если путь через Карелию был перекрыт финнами? В этих местах Бродский работал в геологической партии, проходя в день до 30 километров, да еще по заболоченной местности, да еще с грузом в руках и на плечах. Нет, никак такой труженик в тунеядцы не годится — судью бы Савельеву отправить с теодолитом в руках через болота! Потому и была для Иосифа позже северная ссылка местом отдыха и активного творчества. А может быть, это было предначертано Богом? Северный край и вырастил для нас этого гигантского поэта.

Но я не случайно подчеркивал: оба родителя его были не просто из еврейских, а из интеллигентных еврейских семей. В сороковые годы XX века это уже много значило. Были же во множестве перекочевавшие в столичные города выходцы из глухих местечек Белоруссии и Волыни, где и культура была другая, а проще говоря — никакая. Для примера напомню высказывание Сергея Есенина, что и Клюев, и он сам — выходцы из верхнего, книжного слоя крестьянства, хотя для советских анкет они и указывали свое простое крестьянское происхождение. Все-таки прежде, чем появиться яркому таланту, необходимо пройти несколько ступеней культурного развития. Сразу из грязи да в князи ни у кого не получалось. Из еврейских ли местечек, из русских ли деревень, но в культуру чаще всего шли уже подготовленные люди. Хоть и происходил Иосиф родом из галицких Брод, но от своих местечковых предков ушел далеко.

Отец Бродского, Александр Израилевич, получил два высших образования: сперва окончил географический факультет Петроградского университета, затем Институт красной журналистики. Любил читать, был большим любителем истории. Иные мемуаристы и исследователи творчества Бродского изображают Александра Израилевича (позже он стал называться Иванович) обычным службистом, простым советским «винтиком». Это далеко не так. Одна его восточная коллекция разбивает все домыслы о примитивном офицере-сталинисте. Озабоченные бытом офицеры везли домой не изысканный китайский фарфор и бронзу, а более прозаичные вещи. Зачем службисту, например, тяжеленная бронзовая джонка, хранящаяся ныне в музейной комнате Бродского в Петербурге? Сыну было с кого брать пример. Мать, Мария Моисеевна, свободно общалась на французском, идише и немецком. Бродский вспоминает, как «мать, в желто-розовом крепдешиновом платье, на высоких каблуках, всплескивает руками и восклицает: Ach! Oh wunderbar! — по-немецки, на языке ее латвийского детства». Было от кого перехватить культуру.

В большинстве и наших, и зарубежных биографий Бродского с этого начинают: родился в еврейской семье. На этом и останавливаются. Но тогда не понять ни имперскость поэзии Бродского, ни его величие замысла. Я же продолжу…

Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года в семье советского морского офицера. Поверьте мне, в те годы для воспитания и мышления ребенка эта, вторая сторона медали значила куда больше, чем первая, национальная. Думаю, что детство Бродского прошло под большим влиянием, пусть и неявным, морского офицерства его отца. Недаром он и сам, уже после окончания семилетки, хотел поступить в училище подводников. Отец воевал на финской войне, затем на Великой Отечественной, позже был отправлен в Китай, где и прослужил фотокорреспондентом до 1948 года. Вернулся с китайскими трофеями: кроме упомянутой бронзовой джонки были кимоно, фарфоровые сервизы, был и чемодан, с которым Иосиф уехал в эмиграцию — сейчас он стал частью памятника поэту.

Друг детства Оси Бродского, живший в соседнем доме Мирсаид Сапаров вспоминает: «Наши отцы работали в одной системе. Отец Оси, Александр Иванович, был фотографом. Много снимал блокадный Ленинград. Кстати, до сих пор не понимаю, почему никому в голову еще не пришло сделать выставку его фотографий, поскольку большинство известных блокадных снимков — его работа. После войны он сначала работал завфотолабораторией в Центральном военно-морском музее. А потом фотокорреспондентом в газете „Советская Балтика“. А мой отец, Ариф Сапаров, после войны, в 1947 году, написал знаменитую документальную повесть „Дорога жизни“, которую проиллюстрировал фотографиями Александра Бродского».

Они оба родились в 1940 году, в мае, с разницей в 20 дней, жили рядом, пошли учиться в одну, 203-ю школу имени Грибоедова, вместе раскачивались на цепях ограды Спасо-Преображенского собора, играли в Летнем саду, лечились в одних детских поликлиниках и даже ездили в одни и те же пионерские лагеря Порткоммора. Мирсаид Сапаров прекрасно помнит общее детство: «Александр Иванович служил на флоте и очень любил флот. Он даже на гражданке ходил в кителе и фуражке. Другим я его даже представить себе не могу. Когда я приходил к Осе в гости, его мама, Мария Моисеевна, могла быть в платье, в халате, а Александра Ивановича помню только в кителе. И эта любовь к флоту от отца перешла к сыну. Помните, Бродский писал в очерке „Полторы комнаты“: „По глубокому моему убеждению, за вычетом литературы двух последних столетий и, возможно, архитектуры своей бывшей столицы, единственное, чем может гордиться Россия, это историей собственного флота. Не из-за эффектных его побед, коих было не так уж много, но ввиду благородства духа, оживлявшего сие предприятие“. Он мечтал стать капитаном дальнего плавания. А я его разубеждал. Я через своего отца имел довольно прозаическое представление о буднях моряков и говорил Осе, что работа капитана тяжела и однообразна, что она скучна и что надо выбирать творческие профессии. „Какие это?“ — спрашивал Ося. „Можно, например, стать писателем“, — отвечал я ему…»

Может быть, насчет писательства Мирсаид и присочинил нынче, изображая себя чуть ли не пророком, но детали общего детства он помнит отчетливо. «Мы вместе пошли в 203-ю школу, рядом с кинотеатром „Спартак“. И он пошел в первый класс в длинных брюках. Это была заслуга его матери. Мария Моисеевна была бухгалтером, но подрабатывала шитьем. Я часто видел ее за швейной машинкой, когда приходил к Бродским. И она сшила ему пару длинных черных брюк, в которых он и ходил. А мне отец привез тогда из Германии короткие „тирольские“ штаны, которые зимой надо было носить с чулками. Как я ненавидел эти штаны, эти чулки, и как я завидовал Осе!.. (Такие детали не придумаешь! — В. Б.)

Мы шатались по городу. Я уже переехал на Мичуринскую улицу, а все равно встречались. Могли просто встать посреди двора и разговаривать. Иногда ходили в Дом офицеров, в школьный зал публичной библиотеки. Там тоже разговаривали, иногда спорили. Часто ходили в кино. Тогда в „Спартаке“ показывали трофейные фильмы. Одни названия чего стоят — „В сетях шпионажа“, „Девушка моей мечты“… Я не ходил на фильмы „про любовь“. Смотрел только про войну. А Ося смотрел и про любовь. Ему, например, понравился фильм „Дорога на эшафот“ (о Марии Стюарт). Его взволновала там тема любви и преданности. Потом он даже написал цикл „Двадцать сонетов к Марии Стюарт“, посвященный этой картине. Кстати, я составил список фильмов, которые мы смотрели с Бродским в разные годы: с сорок седьмого по семидесятый… Среди этих картин столько бесспорных шедевров…»