Книга Настоящая любовь / Грязная морковь - Алексей Шепелёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не оборачиваясь, Сергей прикурил сигарету и откинул боковую подножку мотоцикла, намекая на то, чтобы девушка слезла [исчезла]. Она явно поняла немой намёк и исполнила его желание. Сам же он, поставив мотоцикл, лёг спиной на траву и, смотря на звёзды, наслаждался пением соловьёв, которые в разгар брачного периода заливались ласкающими ухо трелями [ласкающими ух трениями!..].
Начали выпивать. После уговоров Яночка позволила себе граммов 50, потом ещё столько же. Она предложила ему. Она! Слай еле протянул стопку и сразу немного охмелел [осмелел], захотел ещё, потом ещё [её], закурил, потом ещё выпил, куда-то пошли, ещё: самогон…
Яну провожал домой непьющий незнакомец, Серёга с девочками тоже ушли, а не вязавшие лыка Слай и Лёха храпели на гнилом [sic!] дереве.
Так Слай начал ходить с этой компанией. Пил теперь меньше, граммов двести опрокинет [зашибись ведь!] – хорошо и весело, зато почти каждый день.
У Ленки горел свет.
– Пойду я разведаю обстановку, – не вытерпел Перекус, – а вы будьте в хатке у Яхи, я подойду. – И он резко срулил к Ленке.
Так называемая хатка Яхи была из горбылей и пристроена к большому кирпичному дому – самый крайний дом села, получается, если дальше ещё и хатка, ещё не край света.
Света не было, но орала музыка (я это определил ещё метров за 80). На секунду свет возник, открылась дверь, кто-то вышел и как будто пошёл по другой дороге от хатки. Пришлось поспешить.
Я долго стучал. Песня кончилась, тишина, дикий фон… Я опять стал долбить то в дверь, то в окно и долбил всю следующую песню Ace Of Base. В паузе Яха тихо подал голос:
– Зам, ты?
– Это я, открой.
Яха был оголён по пояс и лихорадочно прибирался.
– А я спал!
– Будешь пить? Я бражечку притащил.
– Ды я… мне завтра… рано вставать…
Я сел на кровать и неожиданно вытащил из-под себя женские трусики, чёрные.
– Ладно, – рассмеялся Яха, – буду пить, потом и барахтаться будем – как ты говоришь. Я тут это… днём обожрался, приехал, лёг, минут через двадцать Маринка пришла, а я ещё пьяный, я быстрей выскочил домой – зубной пасты в рот набил, да слишком много – щёткой, что ль, в глотку пропихнул, подавился, весь облевался, как котёнок!.. Раз – и как будто и не пил вообще! А сам в дуплет, привязался к ней. Она мне говорит постоянно «после армии» или «перед свадьбой», а я её как скрутил и стал целовать в губы, – над этим «в губы» я закашлялся в припадке смеха. – А потом три часа с ней, без перерыва, я аж запотел и замутился, только вот ушла, сама ко мне приставала… Женюсь в октябре.
Тут пришёл Змей, и мы как раз обратили внимание на 4,5 литра браги.
– Давай, Витёк, из чего пить, – прогундосил Змей Яхе («Витёк» было его обращение ко всем нам, как «Рая» – ко всем девахам).
– Не из чего. У меня в хрущаке мыш подох, я его запулил на дорогу…
Возникла пауза, мы смотрели на Яху и улыбались.
– Ну их запулил – вместе, блядь!!! – вдруг взорвался Яха, мгновенно вскипевший до красного цвета лица и вздувшихся вен на своём кудрявом маленьком лбу.
– Так выпьем, – всё же торжественно сказал я и запросто присовокупил: – Я вот хотел Кобазя иссодить…
– Не нравится он мне… – сказал Яха сквозь зубы.
– Лёш, у тебя арбузик был, под кроватью, – совсем жалобно, без тени иронии напомнил Змей.
– Зам, он молодец: о, как раз закусим сначала, а из кожуры будем пить!
Яха сказал это остроумное и улез своей голой половиной под кровать. Это оказался не арбуз, а недозревшая дыня, а потом оказалось, что это недозревшая тыква. Яха выгреб из неё мякоть, налил полную браги и, едва сказав «чашечка», первый присосался. Не успев допить, он стал блевать в «чашечку».
– Блядь, падло! Из неё пить западло – какой-то падлой5 отдаёт!
Мы стали смеяться.
– На, Зьмей! – нежданно-негаданно Яха сунул «чашечку» в руки Заму, да ещё тут же подтолкнул её, чтоб разлилась.
– Кхя-ха-ха! Пакостить! – Яха был крайне доволен, проявив свою истинную суть. (А я-то как был доволен: весь этот Яха – начиная от просторечного смягчения «Зьмей» и до последней кудряшки на вертлявой его минибашке – был мне очаровательно приятен; а ведь в школе он мучил меня; но потом я как-то сумел направить его энергию, уходившую в жестокость, в так называемый дебилизм, а сам он уж от себя изобрёл это «пакостить!» – и стал, как говорит моя бабушка, «атитектор», т. е. прохиндей.)
Пострадавший пошёл в колонку, а мы уже заливали из горла.
Когда мы поглотили половину, заедая червивыми мелкими яблочками (брага тоже была из точно таких яблок), сетка от мух на открытой дверце резко откинулась, и явственно возникла Яхина «матря».
Яха поразительно быстротечно задвинул оставшуюся бутылочку под стол.
– Что ж музыка-то орёт – время час ночи! Вы нетоль выпиваете?!
– Нет, тёть Надь, – сдавленно и вежливо вставил зачем-то Зьмей. Яха отёр пот со лба (трусиками). Я даже отвернулся (от стыда), глядь – и тут Яха, только в шапке! Через секунду я осознал, что это Мартин Гор (на плакате). А как похож – просто двойник, если б ещё шапочку Яшке…
– А это что такое – дай сюда! Э-эх, – мать покачала головой и стала залазить под стол, а Яха при этом совал перед ней свою ногу.
– Всё равно я ж её и выпию! – выкрикнул Гор вослед Яхиной матери, уносившей бражку.
Музыка была возобновлена ещё громче прежнего, а на стол выставлен одеколон «Саша».
…зато почти каждый день. Яна всегда рядом, хоть видеть её! Иногда и совсем рядом! Всё чаще с ним. Для него она была всё. Ходил за ней по пятам, для неё готов был на всё – и жил из-за неё и для неё, как в книжке. А она была старше на восемь месяцев, и он для неё был один из двадцати [скорее, двенадцати], двадцатый по значению.
Жизнь пошла ничего с водкой. Отчим даже исчез куда-то. Надежда появилась в сердце. И всё шло ничего, да…
Отрезав пустую бутылку, мы разводили в ней «деколон» и выпивали. Магнитофон был включён на запись. Наши голоса звучали ненамного тише фонограммы, потом мы начали «обарахтывать» – выплясывать под «иностранщину».
В дверь постучали. Яха почти так же резво [трезво] закинул под кровать недопитый флакон и недопитую «стопочку», убавил музыку.
