Книга Римский карнавал - Виктория Холт

Конечно, спокойствие было следствием ее мудрости, которая пришла к ней вместе с властью благодаря соперничеству братьев. И единственное, чем она могла наградить, это вручить свою награду — свою любовь.

Она оставалась любимицей служанок. Они могли не беспокоиться, что Лукреция разразится внезапной вспышкой гнева. Она была добра к малышу Гоффредо, которого окружающие едва замечали из-за его малого возраста; она с равной добротой относилась к самому младшему — Оттавиано, на которого братья вообще не обращали внимания. Они знали об Оттавиано что-то такое, что заставляло их относиться к нему с презрением, но Ваноцца жалела его, была к нему необыкновенно доброй.

Лукреции нравилась ее жизнь; она любила играть с братьями, наблюдая, как они ссорятся, настраивая их друг против друга, и ловко выведывала у них секреты, пользуясь их соперничеством. Она любила прогулки по саду, обнимая Джованни, особенно стараясь показать свою любовь к нему, когда знала, что из окна за ними наблюдает Чезаре. В таких случаях ее охватывало приятное чувство тепла и уюта, ей льстила горячая любовь братьев.

Когда их навещал дядя Родриго, она любила забираться к нему на колени и заглядывать прямо ему в лицо, иногда она даже поднимала изящный пальчик, чтобы коснуться его носа, казавшегося ей таким огромным, или погладить его щеки. Она прятала лицо в складках его надушенной одежды и говорила ему, что запах духов напоминает ей цветы в садах матери.

Дядя Родриго нежно любил их всех, часто он приносил им подарки. Они становились вокруг него, а он, сидя на красивом стуле, который берегла для него мать, по очереди смотрел на каждого — на своих возлюбленных детей, самых дорогих на свете, говорил он. Его взгляд, задерживаясь на Джованни, выражал особую нежность. Лукреция знала об этом. Иногда, когда она замечала, как темнеет лицо Чезаре, ей хотелось броситься к Родриго и молить его обратить свое внимание на нее, а не на Джованни.

Часто она так и поступала. Когда дядя Родриго ласкал длинными пальцами ее золотистые волосы, когда его губы касались ее мягкой щеки, он испытывал нежность, которую мог подарить только ей одной. Он крепче, чем остальных, сжимал ее в объятиях и целовал чаще.

— Моя очаровательная малышка, — шептал он. — Моя маленькая любовь.

Потом он перестал выделять Джованни взглядом, и это обрадовало Чезаре, который ничего не имел против любви дяди Родриго к Лукреции. Только Джованни вызывал у Чезаре ревность.

Потом появлялась Ваноцца, держа на руках маленького Гоффредо. Она ставила его у двери, подталкивала вперед, и малыш устремлялся в комнату с радостным криком: «Дядя Родриго, Гоффредо пришел».

Обычно на нем была голубая туника, делавшая его похожим на ангела с картинки, которая висела в доме матери. Дядя Родриго колебался — или только делал вид — несколько мгновений, прежде чем подхватить на руки прелестного мальчика. Но стоило Ваноцце выйти из комнаты, как он покрывал ребенка поцелуями, усаживал на колени и разрешал вытаскивать подарки из своих карманов, ласково называя его «Мой маленький Гоффредо».

Оттавиано никогда не приносили. Бедный, отверженный Оттавиано был бледным и слабеньким и много кашлял. Он очень походил на Джордже, был таким же добрым, но, как велел Чезаре, его не стоило замечать, потому что он не имел к ним никакого отношения.

Но именно из-за них, Оттавиано и Джордже, произошли перемены в жизни семьи, из-за этих двоих, на кого они всегда смотрели как на пустое место.

Обоих охватило равнодушие к окружающему. Стояла жара, говорили, что сам воздух пагубен. Джордже становился все бледнее, худел с каждым днем, наконец, слег в постель, и в доме установилась полная тишина.

Ваноцца горько плакала — она успела полюбить своего слабого мужа и, когда он умер, очень опечалилась. Вскоре умер и маленький Оттавиано, страдавший тем же недугом, что и его отец. Так за несколько месяцев семья потеряла двух человек.

Лукреция плакала, видя мать несчастной. К тому же девочка тосковала по младшему брату — он был одним из тех, кто преданно любил ее и искренне восхищался ею.

Чезаре застал ее плачущей и захотел выяснить причину ее слез.

— Ты ведь знаешь, — ответила она, глядя на него широко раскрытыми удивленными глазами. — Наш отец умер, наш маленький братец тоже. Наша мама печалится, и я тоже.

Чезаре от злости хрустнул пальцами.

— Ты не должна плакать из-за них, — сказал он. — Для нас они ничто!

Лукреция покачала головой, впервые не соглашаясь с ним. Она любила и отца, и младшего брата, она вообще считала, что любить нетрудно, и поэтому отстаивала право оплакивать их, хотя Чезаре и запрещал ей.

Но Чезаре не терпел, когда ему перечили. Она увидела, как от гнева потемнели его глаза.

— Лукреция, ты не будешь плакать из-за них, — настаивал он. — Не будешь, я сказал! Утри слезы. Вот возьми платок. Вытри глаза и улыбнись. Улыбнись!

Но она была не в состоянии улыбаться, когда умерли отец и брат. Она все же попыталась изобразить улыбку, но тут вспомнила доброту Джордже, вспомнила, как он носил ее на плечах, каким выглядел довольным, когда люди восхищались ее золотыми волосами; вспомнила, как малыш Оттавиано подползал к ней и клал крошечные ручки в ее ладони, вспомнила, как он лепетал ее имя. Трудно было улыбаться, если она знала, что никогда больше не увидит ни Джордже, ни Оттавиано.

Казалось, Чезаре задыхается, это означало, что он очень рассержен. Он ухватил ее за горло, и на этот раз в его жесте проявился гнев, но никак не нежность.

— Пора тебе узнать правду, — сказал он. — Ты не догадываешься, кто наш отец? Она не имела ни малейшего иге оставления о том, что у ребенка должен быть отец, пока в их доме не появился Джордже. Только потом, когда Ваноцца стала зван, его мужем, девочка решила, что он и есть ее отец. Но она не хотела ничего говорить об этом и молчала, надеясь, что Чезаре отпустит ее и его пальцы обрету! прежнюю мягкость.

Чезаре взглянул на нее вплотную — лицо к лицу.

— Родриго, кардинал Борджиа нам не дядя, глупая, он наш отец! — прошептал он.

— Дядя Родриго? — медленно проговорила она.

— Это точно, глупышка. — Теперь пальцы его стали нежными. Он прижался губами к ее прохладной щеке и подарил ей один из тех долгих поцелуев, которые всегда смущали ее. — Почему он так часто приходит к нам, как ты думаешь? Почему он нас так любит? Потому что он наш отец. Тебе пора об этом знать. Теперь ты поймешь, что незачем плакать из-за таких, как Джорджо и Оттавиано. Ты понимаешь, Лукреция?

Глаза его снова потемнели, на этот раз, вероятно, не от гнева, а от гордости, что дядя Родриго — их отец и к тому же могущественный кардинал, который — о чем они должны молиться каждый день, каждую ночь — однажды должен стать папой и самым влиятельным человеком в Риме.

— Да, Чезаре, — согласилась она, опасаясь его грозного вида.

Но когда Лукреция осталась одна, она забилась в угол, продолжая оплакивать Джордже и Оттавиано.