Книга Северное буги - Яков Пушкарев

— Ну-ну, говори, как добрался? — сипло спросил Краснов.

— Да как видишь, жив, здоров! — смеясь, ответил я.

— А ты поздоровел!

— Да ты тоже, я смотрю, здоровьем пышешь, вон бороду какую отпустил!

— Ну, бороду мою не трогай, содержать ее еще дороже, чем бриться, так что о больном не надо.

— Долг платежом красен! — сказал я и достал две тысячные купюры.

— Вот за что я тебя уважаю, так за то, что ты всегда помнишь свои долги! — Краснов неторопливо взял у меня деньги и отправил в портмоне. — А погодка-то портится.

— Что ты! Снежок, хорошее дело.

Так, переговариваясь и посмеиваясь, мы пошли к его машине. Из ряда припаркованных автомобилей он попросил угадать, которая его, и я тут же угадал — вишневый новенький джип, чему Краснов слегка удивился.

— Слушай, мы не торопимся? — спросил я, как только мы уселись. Внутри джип казался гораздо представительней, чем снаружи, кресла, стены и двери кожаные, вокруг понатыкана масса звуковых колонок, я увидел небольшой монитор, видимо, телевизора или бортового компьютера, среди десятка кнопок, о назначении которых я даже не догадывался, на панели было приклеено несколько миниатюрных икон. В общем, я чуть-чуть позавидовал.

— Да нет. Там только часам к шести все соберутся.

— Тогда покатай меня, а то давно я здесь не был.

— Отчего же не покатать хорошего человека? — видимо, довольный произведенным на меня впечатлением, рассмеялся Краснов.

Мы поехали по улицам города, Краснов рассказывал о своей работе и о том, как ему повезло с клиентурой, я — о том, как все удачно сложилось перед поездкой. Признаться, я не очень люблю, когда при встрече со старыми знакомыми приходится обсуждать, кто как зарабатывает или тратит деньги, о социальных достижениях. Все это, как правило, замешано на хвастовстве и нисколько не располагает к искренности. Но вот самый дурацкий, подкашивающий меня вопрос: сколько ты сейчас зарабатываешь? Даже если его задает очень хороший товарищ, сразу понимаешь, что от ответа на него зависит, куда поставит тебя этот человек, в какую нишу. Отшутиться, что на хлеб или на хлеб с маслом хватает, — это все же кокетство, и приходится напускать на себя серьезный вид и говорить, что, мол, дал подписку не разглашать служебную информацию. Из-за этого вопроса о деньгах весь разговор, даже если он был по душам, теряет для меня всякую ценность. Поэтому я предпочитаю нейтральные темы или легкую болтовню, лишь бы не быть впутанным во взаимную демонстрацию «павлиньих перьев». Однако если Краснов и хвастался, в этом не было ни капли позерства, делал он это азартно и как бы раскрывая кухню всех злоключений, ведущих к успеху, да и дурных вопросов он не задавал. Мне стало спокойно.

— А знаешь, как я прошлый Новый год справил? — смеясь, спросил Краснов.

— Ну откуда ж мне знать, ангелы ведь передо мной не отчитываются, — пошутил я.

— Ангелы, говоришь, хм. Короче, история та еще… Дашка перед самым Новым годом в Китай улетела, ну там, на неделю позагорать, отдохнуть, от меня в том числе, шубу норковую купить, а я приболел малость, да, знаешь, издергался весь на работе. В Китае там какая-то буря была, самолеты не летали, жена моя в аэропорту на чемоданах, я здесь. В общем, настроения не было совсем, а была какая-то неопределенность — где Новый год-то справить? Власенко в Москве был, туда, сюда приглашали, и везде компании — ну, прямо скажем, лучше одному нажраться и Петросяна, как ты, по телику посмотреть. Все старые или разъехались, или с семьями, в общем, мрак. И знаешь, такая депрессия накатила. Сходил я в баню, купил бутылку «Абсолюта», шампанского, куриц гриль, помню, купил, мандаринов, ага, и значит, успокаиваю себя так, что каждый человек хоть раз в жизни должен встретить Новый год в одиночку, чтобы прочувствовать это самое свое изначальное одиночество. Ну, в общем, до Петросяна я не дотянул, выпил и уснул. Но вот проснулся, как ни странно, такой бодрый и, знаешь, такой деятельный, часов в двенадцать. Побрился и поехал в ресторан. Такси, помню, заказал. Сижу в ресторане, Новый год как-никак, шампанского заказал, салатов каких-то. Во всем зале человек десять таких же лузеров. Смотрю на них, все ковыряются в тарелках, такие помятые, сонные, противно, в общем. И вижу тут — у бара девочка сидит, такая, знаешь, хорошенькая, видно, что не проститутка, и так на меня поглядывает, ну мне приятно… в таком, знаешь, платье — черное, коротенькое. Тут медляк заиграли, она ко мне идет и вся прямо светится… хм. Говорит: «Разрешите пригласить вас на белый танец». Ну я типа — «нет проблем». Танцуем, я ее по спине, по попке глажу, в общем, уже подумывать начал, не повести ли ее домой, но тут какие-то подозрения закрались, что уж слишком она молодо выглядит. Глажу я ее, уже совершенно не стесняясь, и как-то сам уже возбуждаюсь. А она еще без бюстгальтера, ну и так ко мне прижимается, в общем, дает знать, что моя, и вот тут я чувствую, что ее начинает трясти. Думал сначала, ну, возбудилась девушка, ага, потом вижу, она белая вся и собой уже не владеет, и ее прямо-таки натурально держать надо. И тут меня как молнией поразило. «Сколько на игле?» — спрашиваю. Она: «Пять лет». Я ей: «Год рождения?» Это чтоб, значит, в тупик поставить и не дать там насочинять. Она: «Восемьдесят шестой». «О-о…» — думаю. Ну, потом отвел ее к столику, налил ей шампусику, ее колотит, а она смотрит, знаешь, так по-собачьи и говорит: «Дай мне две сотни, я отработаю». А у меня из-за этого взгляда и слов, поверишь, нет, такое скотское возбуждение, как будто она рабыня или самый беспонтовый человек на земле и сделать с ней можно все, что угодно: ведь за дозу она могла прямо там под столом… Или отвести ее в туалет, поставить локтями на смывной бачок и тянуть, пока не надоест. А тело у нее еще такое упругое, еще совсем не испорченное, попка как яблочко, и от этой ломки грудь в декольте поднимается, и соски, видимо, на нервной почве… хм, в общем… Смотрю я на нее, а в глазах у нее такое, что вот все это она уже читает в моих мыслях и ей по барабану, здесь, под столом, или в туалете, или у меня в спальне, или в подъезде соседнего дома, лишь бы немного денег. И такой, понимаешь ли, парадокс, что тем самым она как-то выше меня. Не знаю я, брат, не знаю, как это толком объяснить. И вот что я делаю: я вынимаю портмоне, достаю пять сотен, кладу перед ней и говорю: «Это тебе от Деда Мороза». Она, конечно, деньги в охапку. «Спасибо, — говорит, — отработаю», — и пулей из ресторана. А я посидел пять минут… «Ой, дурак, — думаю, — ой, дурак!» Как ты думаешь, дурак или нет?

— Да, по-моему, правильно все сделал. Стремно на чужой нужде себя баловать, — ответил я.

— Ну, спасибо. Утешил.

— А история поучительная. Тебе бы ее в «СПИД-инфо» отправить.

— Ага, издевайся, издевайся.

— Нет, кроме шуток, правильно сделал. Я не знаю, смог бы я так.

Мы замолчали.

Зимний Хабаровск был похож на что-то съедобное и вкусное: на манный пудинг, украшенный клюквой, на творожный кулич, на ярмарку глазированных пряников, на огромное сахарное поле, утыканное леденцами ледяных фигур. Для меня он был невероятным десертом после долгой безвкусной снежной каши моего родного Комсомольска. Я улыбался, глядя вокруг сквозь свои воспоминания о пяти зимах, проведенных в Хабаровске. «Вот же, — думал я, — какая белая муха тебя укусила, ты же пять лет ел этот город, и он казался тебе такой же гадостью, как и Комсомольск. Но ведь не было, не было этих ледяных фигур и дворцов в таком количестве, не было этих укрытых сейчас мешковиной фонтанов, не было вот этих кафе, не было милых девушек в норковых шубках, полушубках, манто, так что смотреть на них не хватает никаких душевных сил, не было, как сейчас говорят, гламура. Не было золотых и голубых куполов. То ли это город так изменился, то ли я попался на волшебный крючок: хорошо там, где нас нет. Наверное, только там и хорошо, где нас нет. И вот когда я думал обо всем этом, я уже знал, что стоит мне только остаться, только срастись с этим городом, и его приторный вкус начнет горчить, ледяные леденцы станут тем самым маслом масляным, которым объелся на одноименный праздник. Впрочем, очень может быть, мне это кажется только потому, что у меня сейчас нет ни средств — перебраться сюда, ни связей — найти хорошую работу, и все эти размышления похожи на рефлексию лисицы по поводу винограда из басни Крылова.