Книга Семь верст до небес - Алексей Живой

Идет, значит, Евлампий себе в сумерках по берегу Туренки, под шум ее себе под нос песни мурлыкает, ветки деревьев, над тропой нависших руками раздвигает, и вдруг – чу, голоса ему послышались. Остановился он, прислушался. До деревни далече вроде бы еще, а людям добрым в ночи неоткуда взяться. Видит он около самого берега лодья плывет, а ней люди с факелами горящими что-то замышляют. Темень вокруг уже опустилася, полночь близится, потому людей тех видать здорово. Присмирел Евлампий, встал и смотрит сквозь ветки, что далее будет. Лодья та скоро к берегу приткнулась, вышли из нее десять лихих молодцев в кафтанах коротких и с саблями на боку. Четверо факелами смолистыми путь освещали в ночи темной. А остатние шестеро молодцев сундук промеж себя несли, железными обручами окованный. Тяжелый, видать сундук, ибо сильно уж они тужились, хотя и не хлипкие с виду. Пошли они в тишине ночной на холм высокий, через который как раз тропка проходила, что вела в Верхотурино. А Евлампию страсть как узнать охота, что они там за сокровища прячут – он за ними втихаря и двинулся. Крадется следом, яко тать в нощи, боится себя шумом малейшим выдать, но охота – пуще неволи. Хоть и боязно, молодцы-то больно страшенные и видом своим с разбойниками-душегубами более всего схожие. Таким честному человеку кровь пустить, что чарку браги выпить. Но, уж больно сундук у них примечательный. А ну как там золота видимо-невидимо, а ли каменьев драгоценных? Так Евлампию только место заприметить, а потом с родственниками вернуться, да и откопать, а там – живи себе царем, на всех хватит. Хоть и нехорошо воровать-то, ну так ведь добро там в сундуке тоже не своим горбом нажито, а хозяева евойные наверняка давным-давно уже в земле гниют и супротивиться не будут. Поразмыслил так Евлампий промеж себя и потихоньку дальше двинулся, а дух золота уж прямо ноздри щекочет.

Молодцы-душегубы меж тем уже не холм прибрежный поднялись, а на нем ни единого деревца нет, только чуть поодаль, в двадцати шагах, березка кривая растет. Стоят молодцы, помышляют о чем-то злодейском под блеск факелов смолистых, а их отовсюду хорошо видать, даже подходить близко без надобности. Тут еще и луна разыгралась, последние облачка от нее отошли и осветилось вокруг все серебром загадочным, а вдоль всей реки Туренки пролегла в одно мгновение серебряная дорога по волнам, по коей, как Евлампий знал точно, черти иногда с неба на землю спускаются за добычею. В ту минуту старший промеж душегубов осмотрелся по сторонам и факел в землю воткнул, перстом на то место указав. Поставили молодцы свою ношу на землю и стали своими саблями землю рыхлить да в стороны отбрасывать. И продолжали они свою работу тайную почти до самого рассвета.

Евлампий все то время в кустах придорожных просидел ни жив ни мертв, а от мыслей про золото у него перед глазами видения начались всякие. То чаши золотые, да кубки с изумрудами перед ним в воздухе возникали и кружились над головой в сатанинсокм танце обгоняя друг друга. То сабли богатые с топорами, опять же каменьями драгоценными величины немеряной обсыпанные, начинали битву меж собой, словно черти передрались из-за добычи. Виделись Евлампию наряды царские, шубы соболиные, да из горностая деланные, портки золотыми нитками тканые, да сапоги красные. И все это вертелось, крутилось, стучало и гремело так, что он уж боялся, будто грохот сей мысленный услышан будет душегубами и его убежище раскрыто, а там – саблю в бок и поминай как звали!

Меж тем моолдцы-разбойнички свою работу закончили и сундук огромный под землю опустили. Видать, там вся казна душегубская была за многие годы собранная, еле сдержали сундук молодцы покудова опускали. Потом землю всю обратно покидали да дерном засыпали. А старший их какое-то действо сотворил над захороном. Да видать без чертовщины тут не обошлось, ибо сундук аж из под земли насыпанной стал свет красный испускать, будто уголья раскаленные под землей лежат. Евлампию аж дурно стало, что-ж там такое разбойнички захронили тайное, что светится могло сквозь землю? Ясно ему одно стало – клад там точно, ибо, что еще в ночь на Ивана Купала сквозь землю светится будет, ежели не клад?

Закончили разбойнички работу, стоят поя пяти человек с каждой стороны от захорона и вдруг видит Евлампий странное дело: пятеро, что слева стояли, вдруг как выхватят свои сабли вострые, да как налетят на остальных и вмиг изрубили их на куски окровавленные. Атаман душегубов в стороне стоял, аж в усы себе недобро усмехнулся, видать, так и задумано было. Как стекла кровь с сабель разбойничьих, приказал им атаман, чтоб в лодью шли. Да только не успели они дойти до берега, как двое сызнова сабли повытаскивали и зарубили троих своих дружек, так, что двое их осталось всего, да атаман, что позади всех шел. Переступили они через трупы кровавые и подошли к берегу, уже в самую лодью стали забираться, за бот ее высокий руками схватилися. Тут вдруг, глядит Евлампий, сам атаман из сапог своих красных два ножичка вострых как выхватил, да и всадил дружкам своим в спины широкие, аккурат под ребра кажному. Так и упали они в воду прибрежную мертвее мертвых, залив вокруг кровью своей все. А атаман, хитрый как старый лис, не полез в лодью. Он вдруг повернулся, пошел вдоль берега и пропал скоро из виду за кустами прибрежными. А Евлампий, ни жив ни мертв сидит от увиденного злодейства, шелохнуться боится – а вдруг атаман злой его увидал, а ли почуял? И вдруг слышит свист разбойничий в ста саженях от себя и видит, что с реки к берегу тихо другая лодья подошла, факелов на ней не видать, да и сама словно чудится тенью призрачной душегубской на реке ночной. Подошла лодья к берегу, прыгнул атаман в нее и был таков.

Вылез тут Евлампий из своего убежища и дрожа от ужаса к месту заветному кинулся. Глядь, а кругом уже одни скелеты истлевшие валяются, словно и не разбойники то были, а бесовские отродья. Подошел он к земле светящейся, упал на колени, да такая его жадность обуяла, что стал руками своими землю разгребать. Гребет, а земля все горячее становится, уже и рукам жарко. Так дорылся он аж до самого сундука, откинул крышку в радости дикой, а от туда как выскочит девица страшенная с волосами грязными в одеянии белом и косою в руках костлявых, да как саданет этой косой Евлампию по шее, так и голова с плеч покатилася, да к самой речке Туренке, где лодья разбойничья стоять осталась, и укатилася. Упал Евлампий рядом с сундуком, да кровью своей все окрест и залил. Так и не дошел он к сродственникам на именины, помер от жадности по дороге.

– Да, – сказал дядька Федул, дослушав сию историю Прохора до конца, – клады они многим кажутся, да не всем даются. Энтот видать заговоренный был на много человек.

– Это как так? – вопросил Прохор.

– Да так. Значит это, что найти такой клад мало, надо еще знать которому он в руки уготован. Может пятеро помрут, духом смертным убиенные, а шестой его возьмет голыми руками, ибо заклятье так сотворено. А может и все пятнадцать помрут, кто его знает.

– Да кто-ж знает, как не атаман?

– Он-то знает, да только не скажет.

Призадумался Прохор, а потом говорит:

– Слушай Федул, а может только на одного энтот клад заговоренный? Ежели аккуратно, может и повезет?

– Может и повезет, кто его знает. Тут как судьба-лихоманка прикажет. А чем про клады задумывать, давай-ка лучше брат с тобой медовухи хозяйской отпробуем. Больно она здесь хороша. А там и поспать не грех, светает уже.