Книга Дядя Леша - Елена Милкова

— Алла, вы запросили сводку ГУВД? — спросил Плещеев. — Относительно сигналов из дома номер шесть по Третьей линии?

— Нет, ничего не поступало, — томно отозвалась Аллочка.

— Хорошо, — кивнул Плещеев.

Похоже, тревога была напрасной и на истории с теннисистом можно ставить точку. Правда, оставалась некая неудовлетворенность, как будто что-то там все-таки было, а он не раскопал дело до конца. Но событие явно было мелкое, а в городе их ежедневно происходит столько, что для выяснения каждого не хватит и десяти таких агентств, как «Эгида», даже если каждый сотрудник будет работать двадцать четыре часа в сутки.

«Облико морале»

Он почти сразу же забыл о ней. То есть что значит «забыл»? Просто не думал. Как довез до невзрачной пятиэтажки на проспекте Гагарина, так и не вспомнил больше. Обратно ехал по Лиговке, размышляя о том. что все эти Купчины и Дачные он никак не может назвать гордым словом «Петербург». «Ленинград» — одно слово. Так вот, сам он жил в Петербурге, а эта глупая девчонка обитала в Ленинграде. Ну и бог с ней.

Через день вернулись из Москвы родители, снова пошли тренировки… И Вадим бы не вспомнил больше о Кристине, но как-то в раздевалке к нему подошел Павел Адрианыч и сказал:

— Ну что, Воронов, тут решают вопрос, кого послать на отборочные игры, а кто еще немного подождет. Надо начинать готовиться к Кубку Кремля.

Вадим сначала ничего не понял. Ну да, конечно, решают такой вопрос, но при чем здесь он… С ним-то как будто все ясно. Ведь он же Вадим Воронов, самый интеллигентный игрок сезона…

— Вот я и смотрю, что-то ты подустал, Воронов, — глядя Вадиму прямо в глаза, сказал Адрианыч. — Форма-то уже не та. Сердчишко что-то сдает маленько.. Нет, совсем чуть-чуть, но надо отдохнуть, надо…

— Да ты чего, Павел Адрианыч? — Вадим опешил. — Какое сердчишко? Сам же проверял от и до, всего-то неделю назад.

— Так то неделю назад, — усмехнулся Челентаныч. — А теперь вот я, как спортивный врач, заявляю — чего-то ты подустал. Надо отдохнуть месячишко-другой. Да ты не расстраивайся. Ворон, ну пропустишь сезон…

— Что? Какой еще сезон…

Он, прищурив глаза, пошел на врача.

— Ну, не хочешь, можно и по-другому, — поспешно отступая назад, примирительно заговорил Павел Адрианыч. — У всех сейчас проблемы. У меня вот малый на геологическом учится, там сейчас набирают группу в Америку, поедут на стажировку от Фонда Сороса. Вот все думаю, как бы его туда включили. Кстати, у тебя ведь отец там декан.

— Не декан, а всего лишь замдекана по науке, — проворчал Вадим, но руки опустил.

Ему все стало ясно.

— А у тебя хорошая память, Адрианыч.

— Неплохая. Какого числа ты девчонку сбил? Да еще в нетрезвом состоянии. Я все знаю — с Проценко говорил. — Вадим поморщился. — Не нравится, когда все своими словами называют? Так я же ничего. Доказательств никаких, никто не видел, не знает. Кроме меня. В тюрьму не упекут да и из команды не выкинут, а так, уберут от греха подальше на вторые роли. Знаешь, как говорится, то ли он украл, то ли у него украли…

— Да брось ты, Адрианыч, — сказал Вадим. — Это раньше когда-то смотрели на это «облико морале», а сейчас знай мячи отбивай, а кто ты там, хоть дилер, хоть киллер, один хрен. Так что бывай. А Сорос пусть сам в Америку катается.

— Ну, Воронов, смотри, — проворчал Адрианыч.

Вадим уже повернулся и не видел косого и очень злого взгляда, которым проводил его спортивный врач. Разговору он не придал значения — пускай позлится. «Тоже мне шантажист-самоучка!» Вадим Воронов был уверен в себе. Он шел в гору, и это чувствовали все окружающие.

Но Челентаныч помимо прочего напомнил о Кристине. Да, смешная была девчонка, подумал Вадим.

У Ворона давно не было постоянной женщины, собственно говоря, никогда не было, если не считать полуплатонического романа в старших классах, когда они часами стояли в парадной, где она позволяла ему почти все, кроме… Потом она взяла и уехала в Америку, а Вадиму стало не до романов. Хлопотно это, куда как проще; нашел смазливую барышню, привел домой, когда нет родителей, и прощай, детка, прощай.

Ты просто влюбилась!

— Христя, да где ж ты так! Матка боска! — воскликнула бабушка, увидев через тонкую ночную рубашку огромный страшный синяк.

— Упала на лестнице, когда к Лиде шла.

— Чего ж не сказала, когда звонила?

— Ты бы волноваться стала.

— Одни расстройства с тобой, — вздохнула бабушка и добавила: — Малые детки спать не дают, большие детки — сам не уснешь.

Была суббота, и торопиться было некуда. Кристина присела на край старенькой тахты и огляделась. Ее крошечная комната всегда казалась ей очень милой — потому что это все-таки была ее нора, и Кристина устраивала ее по своему вкусу. Причудливо расписанные стены, полки, картины в рамочках, секретер с книгами, тахта без ножек, стоящая прямо на полу, — все это Кристине нравилось, как должна всякому существу нравиться СВОЯ берлога. Но после дома Вадима Воронова все вокруг показалось убогим, самопальным, дешевым. Как и ее хрущевка не могла идти ни в какое сравнение с домом в стиле модерн. Так и все, вся жизнь.

— Я тут нажарила картофельных оладий, поешь. Ты слышала, что в Москве делается? Ельцин грозится опять…

— Да Бог с ними, бабуля, нам-то какая разница. Кристина, как и многие молодые, считала политику грязной и недостойной игрой, следить за которой ей было совершенно неинтересно. Бабушка же, наоборот, с самого начала перестройки с неослабевающим напряжением следила за политическими перипетиями, передвижениями в правительстве, колебаниями рейтинга и всем прочим.

Кристина слушала ее вполуха, но думала совсем о другом. Она размышляла о себе и своей жизни. Неужели в ней так ничего и не будет, только телевизор, картофельные оладьи, убогая комнатушка, выходящая на пятый корпус, где в окне второго этажа в одной и той же позе сидит все та же старушка. Вчера на миг приоткрылась дверь в другую, совершенно иную жизнь, где, конечно, бывает всякое — и плохое и хорошее, но нет убожества.

И даже то, что произошло утром, больше не внушало отвращения и ужаса. И Вадим не казался чудовищем. Ведь он спас ее. А потом, когда они ехали по Московскому проспекту, он остановился у «Электросилы» и купил ей букет белых хризантем. Кристина оставалась в машине, и хотя цветов она давно не покупала, все же она прекрасно представляла, сколько они могут стоить. Ее месячной стипендии, в лучшем случае. С добавлением части бабушкиной пенсии.

Выходя из машины с роскошной белой пеной букета в руках, она почувствовала себя королевой. Однако стоило оказаться в знакомой парадной, и это чувство исчезло.