Книга Шрам - Марина и Сергей Дяченко

— Пойдём…

Путь к отступлению, однако, уже перекрыт был Соллем. Заглянув Тории прямо в глаза, он мягко спросил:

— Вы безропотно позволите этому… существу увести вас в ту серую тусклую жизнь, которую оно вам готовит?

Карвер всё кричал издали:

— А рога, сударь, вы ещё успеете примерить! Не пройдёт и недели после счастливой свадебки, как они украсят ваш учёный лоб!

Студента начало мелко трясти — этой дрожи не могла сдержать даже рука Тории, мёртвой хваткой вцепившаяся ему в запястье:

— Господин Солль, позвольте пройти…

— В случаях, когда мужчина выхватывает шпагу, вы, сударь, будете бодаться! — продолжал Карвер. — Это даст вам некоторое преимущество…

Студент, как слепой, кинулся вперёд — прямо на Солля; железная грудь Эгерта тут же отбросила его на прежнюю позицию.

— Как называется этот боевой приём, господин студент? — поинтересовался Карвер. — Скакалки-бодалки? Его разучивают в университете?

— Господин Солль, — тихо сказала Тория, глядя Эгерту прямо в глаза. — А мне показалось, что вы благородный человек.

За свою не столь длинную жизнь Эгерт успел в достаточной мере изучить женщин; он видел множество кокеток, чьё «прочь» означало «приди, любимый», а «подлый негодяй!» — «мы обязательно обсудим это позже». Замужние женщины в присутствии супруга демонстрировали ему свою холодность, чтобы, оставшись потом наедине, кидаться на шею. Эгерт знал и умел читать оттенки — и в глазах Тории он прочитал не только полную безучастность к блеску собственной мужественности, но и бешеной силы неприятие, отторжение.

Лейтенанта Эгерта Солля задело за живое. На глазах почти целого полка, засевшего в «Верном щите», ему, не знавшего дотоле поражений, предпочли студента, почти скопца, не носящего оружия…

Нехотя отступая в сторону, он процедил сквозь зубы:

— Что ж… Поздравляю… Синий чулок в объятьях книжного червя — прекрасная пара!.. А может быть, учёный супруг — только ширма, за которой укроется пара-тройка любовников?

Из окон гостиницы, привлечённые шумом, выглядывали горничные и постояльцы.

Студент выпустил руку Тории; не замечая её умоляющего взгляда, изо всех сил провёл пыльным носком башмака глубокую черту перед ботфортами Солля — традиционный вызов на дуэль.

Солль снисходительно рассмеялся:

— Что?! Я не дерусь с бабами, у вас ведь, сударь, и оружия-то нет!

Нешироко размахнувшись, студент коротко и звонко ударил Солля по лицу.

Возбуждённая толпа — гуарды, постояльцы гостиницы, горничные, слуги и случайные прохожие — заполнила задний двор «Благородного меча»; Карвер лез вон из собственной кожи, спеша очистить посредине пространство для поединка.

Какая-то добрая душа ссудила студенту шпагу — но в его руках даже вполне пристойный клинок выглядел нелепо, как рыцарские латы в бакалейной лавке. Его невеста, казалось, готова была потерять самообладание — впервые за время, что Эгерт знал её. Щёки Тории, белые, как скатерть, покрылись неровными пятнами, и этот рваный узор скрадывал её красоту; кусая губы, она кидалась ко всем поочерёдно:

— Прекратите, вы! Светлое небо, Динар… Да остановите же их, кто-нибудь!

Останавливать честно объявленную дуэль было противозаконно и глупо — любой житель Каваррена знал это с пелёнок. На Торию поглядывали с сочувствием и любопытством; многие женщины втихомолку завидовали ей — ещё бы, стать причиной поединка!

Какая-то горничная решила по доброте душевной утешить бедняжку; отшвырнув её руки, Тория, отчаявшаяся и потерявшая власть над своим Динаром, сделала попытку уйти — но тут же вернулась, будто на привязи. Перед ней расступались, вежливо давая дорогу, безмолвно признавая её право видеть все подробности поединка; Тория привалилась к рессоре какой-то кареты и так и осталась стоять, будто охваченная столбняком.

Противники уже изготовились, замерев друг перед другом — вернее, враг перед врагом. Солль насмешливо скалился — не вышло любви, так хоть дуэль! Правда, соперник-то вовсе никчёмный — вон как пыхтит, пытаясь встать в позицию, видно, всё же брал когда-то уроки фехтования…

Эгерт пробежал глазами по лицам, разыскивая Торию — видит ли? Поймёт ли наконец, что струйку из рукомойника предпочла гремящему водопаду? Раскается ли?

Вместо Тории Солль встретился глазами с пожилым постояльцем — тем самым, седым, чья голова возвышалась над толпой, как корабельная сосна над фруктовым садом. Взгляд постояльца, пристальный, но будто ничего не выражающий, отчего-то не понравился Соллю; он тряхнул головой и замахнулся на студента шпагой, как строгий учитель розгой:

— А-та-та!

Студент невольно отшатнулся — в толпе засмеялись:

— Выпори его, Солль!

Эгерт оскалился шире:

— Всего лишь небольшой урок хороших манер…

Студент сузил глаза, согнул колени, как в фехтовальном зале, и отчаянно кинулся вперёд, будто намереваясь изрубить Солля в капусту; через секунду он удивлённо оглядывался в поисках противника, пока тот, возникший у него за спиной, не напомнил о себе деликатным уколом пониже спины:

— Не отвлекайтесь…

Студент обернулся, как ужаленный — Солль вежливо поклонился и отступил на шаг:

— Не всё потеряно, юноша! Соберитесь с силами и попробуйте ещё… Урок только начинается!

Студент снова стал в стойку — остриё его шпаги смотрело не в глаза противнику, как подобает, а в небо; неуклюжий выпад, удар шпаги Эгерта — и клинок студента ткнулся остриём в песок, а сам он едва удержал рукоятку. Зрители зааплодировали; Соллю, впрочем, уже почти надоела эта игра — он мог бы фехтовать сто часов без передышки, если бы безнадёжно слабый соперник на навевал скуку.

Эгерт знал семнадцать защит и двадцать семь приёмов нападения — весь интерес заключался в том, как эти приёмы соединить, сложить в мозаику, нанизать на шпагу, потом рассыпать, перемешать и собрать заново. Многие из своих импровизаций Эгерт не мог бы потом повторить — они рождались вдохновенно, как стихи, и увенчивались обычно чьей-то раной, а то и смертью… Увы — имея перед собой студента, даже со шпагой, Эгерт вполне мог ограничиться ровно одним приёмом — простым и вульгарным, как копчёная сельдь.

Уворачиваясь из-под неловких атак, небрежно отбивая сильные, но неточные удары, Солль вертел головой в поисках Тории; увидев в толпе её бледное, почти безучастное лицо, он и сам предпринял атаку — и студент не успел даже сообразить, что происходит. Солль эффектно задержал остриё у самой его груди; публика восторженно завопила, только высокий седой постоялец хранил бесстрастие.

Так повторялось вновь и вновь — студент мог умереть уже раз десять, но господин Солль тянул удовольствие, играя с юношей, как кошка с мышонком. Тот метался, размахивая шпагой; камушки разлетались из-под пыльных башмаков, а враг был, как тень — неотлучен и недосягаем, и ни на секунду не умолкал нарочито менторский, ядовитый голос: