Книга Леон и Луиза - Алекс Капю

– Бон суар, мадмуазель, – сказал Леон.

Она повернулась, как будто только сейчас заметила его. Леон посмотрел ей прямо в глаза, и в первые секунды ему показалось, что он узнал в глубине её зелёных глаз предчувствие большой дружбы.

– Я тебя знаю, – сказала она, – вот только откуда?

Её голос был ещё более чарующим, чем сохранила память Леона.

– С просёлочной дороги, – ответил он. – Вы обогнали меня на велосипеде. Два раза.

– Ах, да, – засмеялась она. – Уже давно было дело, не так ли?

– Пять недель и три дня назад.

– Я помню, ты выглядел уставшим. И ещё у тебя к багажнику было привязано что-то странное.

– Канистра бензина и оконный переплёт, – сказал он. – И вилы без черенка.

– Ты так и таскаешь это с собой?

– Когда что-нибудь такое нахожу, то таскаю. Кстати, я рад, что вашему правому глазу лучше.

– А что с моим правым глазом?

– В тот раз он был изрядно покрасневший. Может быть, комар залетел или муха.

Девушка засмеялась:

– То был майский жук, огромный как курица. И ты это запомнил?

– А ваш велосипед скрипел.

– Он до сих пор скрипит, – сказала она и закурила сигарету, которую держала между большим и указательным пальцами, как уличный мальчишка. – А ты? Каждый вечер стоишь здесь, ноги ещё не отстоял?

«О, – подумал Леон. – Девушка знает, что я простаиваю здесь каждый вечер. Так, так. Это значит, что она приняла к сведению моё существование, причём неоднократно. Так, так, так. А сейчас она пришла сюда, и врёт, делая вид, что не узнаёт меня. Так, так, так, так».

– Так и есть, мадмуазель. Вы найдёте меня здесь, когда захотите.

– Почему?

– Потому что я не знаю, где ещё я могу отстаивать себе ноги.

– Такой здоровый парень, как ты? Странно, – сказала она, положила сигареты в сумку и повернулась, чтобы уйти. – А я-то думала, железнодорожники – активные люди, может быть, даже с тягой к дальним путешествиям. Как я заблуждалась.

– Я как раз собирался уходить, – сказал он. – Могу я вас немного проводить?

– Куда?

– Куда хотите.

– Лучше не надо. Дорога ко мне домой проходит через тёмный переулок. Там ты, чего доброго, начнёшь мне рассказывать про родственные души. Или попробуешь погадать по руке.

И ушла.

ГЛАВА 4

Когда Леон разговаривал с девушкой, в кафе «Дю Коммерс» стало непривычно тихо; хозяин усердно протирал один и тот же стакан; завсегдатаи пускали кольца дыма к потолку и тлеющими концами сигарет сгребали в кучки пепел в пепельницах. И вот, когда девушка исчезла за стеклянной дверью, они очнулись из оцепенения и начали разговаривать – пока что вяло и с заминками, но уже в радостном предвкушении момента, когда Леон тоже исчезнет и они смогут обстоятельно, во всех деталях обсудить сцену, которую только что наблюдали.

Действительно, немного погодя Леон застегнул форменную куртку и на прощанье махнул хозяину рукой, но тот, не в силах больше сдерживать свою потребность высказаться, схватил Леона за рукав, навязал ему ещё один стакан бордо на посошок и выложил всё, что знал о девушке в блузке в красный горошек.

Маленькая Луиза – на самом деле, она была не очень маленького роста, но её так называли, чтобы не путать с Толстой Луизой, женой могильщика, – так вот, два года назад маленькая Луиза прибилась к жителям Сен-Люка, как кошка. Некоторые утверждали, что она была сиротой из кирпичной деревушки на Сомме – одной из тех деревень, от которых после немецкого наступления весной 1915 года камня на камне не осталось. Точнее никто не знал; тех немногих, кто в первые недели осведомлялся о её происхождении, она с такой же кошачьей резкостью заставляла замолчать, и впредь этой темы никто не затрагивал. Она говорила на правильном французском, без акцента, который мог бы подсказать, из каких она мест, но это наводило на предположения, что она из хорошей семьи и училась в хорошей школе.

Как и Леон, Луиза попала в городок по распределению, в рамках программы военного министра. Она работала помощницей в аппарате мэра – была курьером, варила кофе и поливала комнатные растения. Она самостоятельно освоила пишущую машинку, которая до этого бесполезно стояла в приёмной. Маленькая Луиза была ловкой и смышлёной девушкой, которой всё лёгко удавалось: комнатные растения росли как никогда, кофе было отменным, и уже совсем скоро она без ошибок печатала на машинке письма.

Мэр был очень ею доволен, и через пару недель с удивлением заметил, что невольно становится чувствительно восприимчив к её грубоватому, нечаянному шарму; понимая, что разница в тридцать лет так и останется разницей в тридцать лет, он смиренно обязал себя быть предельно сдержанным в отношениях с помощницей, обращался с ней то с наигранной рассеянностью, то с холодной вежливостью или нарочитой строгостью. И всё же он допустил слабость, подарив Луизе – для её курьерских разъездов, которые она исполняла надёжно и быстро, свой старый мужской велосипед, который уже не один год за ненадобностью пылился в сарае.

На нём она рано утром заезжала в почтамт и забирала письма из ящика, в полдесятого покупала круассаны, а если перед обедом вдруг возникали неотложные служебные дела, она срочно вызывала мэра из трактира «Артистический», где он имел обыкновение выпивать аперитив. После обеда она тоже была в разъездах на своём велосипеде: развозила платёжные поручения, ценные указания и небольшие денежные суммы, а также передавала служебные задания служителю магистрата, путевому обходчику, трубочисту или в жандармерию.

Сложнее всего дело обстояло с официальными, немногословными повестками, которые Луиза, по приказу мэра, должна была передавать семьям погибших солдат. Эти повестки были абсолютно пустые, в них только говорилось, что в такой-то день, такой-то час таким-то надлежит явиться в ратушу. В первые месяцы войны озадаченные люди принимали эти повестки, лишь пожав плечами, и послушно пускались в путь, чтобы, ни о чём не подозревая, стоять перед письменным столом мэра, мять в руках шапку и осведомляться, что же такое важное сорвало их с работы и заставило явиться к начальству. На что мэр металлическим голосом уведомлял их, читая по бумажке, о том, что их сын, муж, отец, внук или племянник тогда-то и тогда-то, там-то и там-то пал геройской смертью в бою, служа Отечеству, в чём военный министр лично, так же, как и он, мэр, приносят им глубочайшие соболезнования и благодарность от имени всего народа.

Сцены последующего отчаяния беззащитный мэр пытался смягчить, напоминая безутешным о славе, Отечестве, Мире ином, но это звучало для них как издевательство над горем людей, которые имели право хотя бы на страдания, раз уж им никто больше не вернёт их любимых.

Иногда мэру случалось пережить в своём кабинете две или три таких драмы в день. Он начал искать забвения в анисовом ликёре, но всё равно не мог спать по ночам, с пищеварением начались сбои, голова была тяжёлой, а в его кабинете, который до этого был местом, исполненным важного самодовольства, поселились печаль и страх. Он дошёл до того, что был готов бежать в церковь и молить о пастырской помощи священника, хотя тот был заклятым врагом мэра из-за его шутки с общественным туалетом.