Книга Бомбардировщик для бедняков - Николай Гуданец

Его предыстория такова. Выборы латвийского президента проходят не всенародно, а путем голосования депутатов Сейма. И после парламентских выборов 1993 года, естественно, предстояло избрать фактического правителя страны, премьера, и декоративного главу – президента. Разумеется, то, что тогда в Пятом Сейме тягались кандидаты в президенты от ЦРУ и СВР, было секретом Полишинеля.

Победу одержал лидер национал-радикальной партии Миервалдис Каулиньш, который приходился внучатым племянником самому первому президенту Латвии, Чаксте. Окончив некогда философский факультет ЛГУ, по крайней мере, он близко к сердцу принял идею Фейербаха о том, что философам пора взяться за переделку нашего неблагополучного мира. Свою тайную политическую линию агент по кличке «Джульетта» гнул элегантно и безупречно, при каждом удобном случае сталкивая лбами оголтелых русофобов и умеренных прагматиков. Благодаря ему ультранациональные силы дважды раскалывались на партии помельче и, таким образом, не получили ни внушительной поддержки избирателей, ни решающего парламентского большинства в целом. Полагаю, только поэтому Латвия тогда не докатилась до классического махрового нацизма.

Однако после выборов расстановка сил в правительстве медленно, но верно стала меняться в пользу пронырливых ребят из Лэнгли. Что вполне объяснимо, ведь мы вербуем, а они покупают. Когда я увидел их секретную финансовую сводку по Латвии за 1993 год, стало ясно, что со временем страна неизбежно выйдет из-под российского контроля.

Единственно эффективным средством против долларовых вливаний был пресловутый Пасхальный путч, и этот вывод я изложил в своем тогдашнем отчете. Риск возможного провала выглядел меньше, чем неминуемый ущерб от бездействия. Очевидно, мнение других вояжеров совпало с моим, и руководство не стало сворачивать подготовленную операцию. Она, вопреки опасениям, прошла на редкость успешно.

По латвийской Конституции президент является чисто ритуальной фигурой, полномочий у него с гулькин нос, но среди них есть одна чрезвычайно важная прерогатива, а именно, обставленное всякими тонкостями право распустить Сейм. Что и сделал в свое время Карлис Ульманис, ставший единоличным диктатором вплоть до 1940 года, когда НКВД предписало ему сдать Латвию без боя советским войскам.

Спустя полвека по накатанной дорожке бодро пошел президент Миервалдис Каулиньш. К весне 1994 года национал-радикалы объединили свои усилия в крупной парламентской фракции вместе с Крестьянским союзом. Их региональные отделения взбаламутили бывших колхозников, обнищавших на своих хуторах, и состоялся внушительный политический спектакль, крестьянский марш протеста в Риге. Правительство рухнуло, а затем Каулиньш разогнал Сейм при полном и решительном всенародном одобрении.

Оказавшись на вершине власти, президент сделал народу несколько подачек в виде мизерного повышения пенсий и льготных кредитов для весеннего сева. Затем устроил два громких судебных процесса над погрязшими в коррупции экс-министрами. Разумеется, его популярность подскочила до небес.

Во внешней политике он умудрялся бойко плевать в обе стороны, на США и на Россию, провозглашая некий «истинно латвийский путь развития», абсолютную независимость любой ценой, основанную на загадочном «народном духе». И теперь, вот уже скоро четыре года, как неукротимый харизматический вождь железной рукой ведет вымирающее население крошечной страны к торжеству национальных идеалов.

В 1995 году все документы по тайным операциям в Латвии за последние пять лет были уничтожены, чего и следовало ожидать. Хотя даже эта экстраординарная мера не гарантирует от того, что рано или поздно правда выплывет наружу.

Судя по всему, не за горами новые крупные беспорядки, а чем они закончатся, угадать нетрудно. Россия просто вынуждена будет принять меры для защиты своих соотечественников, живущих в сопредельной стране, где правительство не в силах контролировать обстановку. И вряд ли ее действия встретят резкое осуждение на международном уровне. До сих пор там занимались исключительно порицанием антидемократического латвийского режима с его внутренней политикой национального апартеида.

Правда, для успешного завершения последней фазы операции необходимо одно условие. Чтобы во главе латвийского правительства оставался живой и невредимый диктатор Каулиньш.

3

Мы приезжаем в офис Чернышева, неказистый особнячок, притулившийся на одной из кривых улочек позади театра «Дайлес», спроектированного в духе Корбюзье и похожего на облицованный плиткой общественный туалет с гипертрофированной оранжерейной надстройкой.

Просторный кабинет Чернышева украшен большущей картиной, на ней изображен Георгий Победоносец, поражающий копьем змия. Как ни странно, святой облачен в золоченые рыцарские доспехи времен псов-рыцарей, а его треугольный щит украшен российским купеческим триколором.

Освобождаясь от куртки, я оглядываю полотно и размышляю, каким аллюром идет белый жеребец под импозатным всадником. Судя по передним ногам, вроде как рысью, но задние растянуты в лихом галопе. Да, тут, похоже, сюрреализм на полном скаку.

Черный полиомиелитный аспид корчится на копье, вдалеке, на заднем плане, рядом с золотыми луковками православного собора клубится поганка ядерного взрыва.

– Это картина Пугачева? – соображаю я, сразу вспомнив желчные искусствоведческие пассажи попутчика Юрия.

– Ну да, – отвечает Чернышев. – Нравится?

– Своеобразно, – уклончиво говорю я, вешая куртку на крючок.

– Садись, перекусывать будем, – предлагает он, возясь с электрической кофеваркой.

Затем достает из своей вместительной наплечной сумки прозрачные пластиковые коробочки с салатами, нарезанный сервелат, запаяный в полиэтилен, длинную французскую булку, и раскладывает всю эту снедь на своем офисном столе, рядом с компьютерным монитором. Кофеварка начинает шипеть и сморкаться горячими струйками в прозрачную колбу. Мы принимаемся за еду, и я чувствую, что успел здорово проголодаться.

– Ты к нам надолго? – интересуется Чернышев, разливая кофе по чашечкам.

Я пожимаю плечами.

– Как получится.

Судя по нарочито небрежному тону, сотрапезник меня осторожно прощупывает, он хочет понять, какова подоплека моей поездки.

– Что тебя интересует кроме случая с Пугачевым?

– Все, связанное с этой историей. Я имею в виду «Черную звезду».

– Темное дело, – роняет он, размешивая в чашечке сахар.

– В Москве им очень обеспокоены, – объясняю я.

– Еще бы, – вздыхает Чернышев.

Некоторое время мы едим в сосредоточенном молчании, затем Чернышев принимается убирать со стола.

– Значит, так, – говорит он, снова усаживаясь напротив меня в кресле с высокой спинкой. – В последний раз я видел Пугачева за два дня до того, как его грохнули. Он приходил сюда, покалякали о том, о сем.

– О чем именно?

– Да так, насчет общих знакомых. Ничего существенного.