Книга Сторонние наблюдения (сборник) - Анатолий Вульф

Однако вскоре последовали репрессии: исключили одного парня из школы за то, что он написал в своем сочинении на тему «Кем я хочу быть».

Наивный школьник Дашкин написал, что хотел бы быть ковбоем, жить где-нибудь в Техасе и скакать по прериям на любимом коне. С ним была проведена беседа в присутствии товарища из КГБ, а затем последовало и отчисление из школы.

Однажды мне тоже пришла в голову совершенно замечательная идея залатать мои джинсы заплаткой в виде красной звезды. Все было бы ничего, но заплатка была на заднем месте. Как только ее увидела наша классная руководительница, она, конечно, потащила меня к завучу по внеклассной работе. К моему величайшему счастью, завуча не оказалось на месте, и пришлось ей вести меня к завучу по искусству.

«Иван Иваныч! Вы только посмотрите, что он тут устроил!» – воскликнула классная дама. «Что такое? Где?» – рявкнул завуч. «Повернись!» – приказала мне классная. Я повернулся задом. «А… Ну это ничего» – заметил Иван Иванович. Классная немного обомлела и пробормотала: «Вы так считаете?» «Да ерунда, Вера Александровна! Вот если бы он американский флаг туда присобачил, а то нашу звездочку, это ничего, это патриотично». Я просто не мог поверить своим ушам. Однако, слава богу, пронесло! На этом, правда, мои хулиганства не закончились. Однажды задали нам склеивать геометрические фигуры по начертательной геометрии. Склеив из бумаги пирамидку, я решил проявить творческую фантазию и расписать ее всякими лозунгами. Написал на ее гранях «Слава партии родной!»; «Вперед к победе коммунизма!»; «Партия – наш рулевой!», а на одной стороне как бы между прочим вставил: «Да здравствует Лаврентий Палыч!». Моя пирамида имела большой успех, преподавательница начертательной геометрии была настолько очарована моим политически грамотным искусством, что отнесла пирамиду в учительскую и стала ее там всем показывать. И все бы так и сошло, но нашелся, однако, преподаватель, который заметил надпись: «Да здравствует Лаврентий Палыч!», и он понял, что это Лаврентий Павлович Берия – железная рука сталинизма. Счастье, что этим преподавателем был замечательный художник-педагог Владислав Иванович Сенчуков. Он ничего никому не сказал, а позже мне рассказал, что не прошло это озорство незамеченным, и хорошо, что только он это сообразил, а никто другой не заметил. Ведь могли бы у меня быть из-за этого большущие неприятности.

Холера

Летом в СХШ была обязательная практика, мы выезжали на целый месяц на этюды. В младших классах нас вывозили в Юкки на бывшую дачу художника Бродского (того, что Ленина рисовал), подаренную им нашей школе. Это был обширный деревянный дом с нескромной территорией в 75 соток. Воистину, некоторые советские художники были настоящими придворными коммунистических царей. Нас же распихивали человек по 13 в комнату и еще добавляли нам, чтоб не скучно было, детишек работников Эрмитажа. Но в целом условия были неплохие; утром кормили манной кашей с маслом, в обед борщом и котлетками с гречкой, а на ужин, как положено, давали творожок. Еду готовили местные юкковские бабенки от сердца и по-домашнему.

И вот, летом 1970 года, как обычно, мы были в Юкках. Утром и после обеда выходили с преподавателями на этюды, а в остальное время играли в пионербол, пинг-понг или просто били баклуши. В то самое время в солнечной Одессе «выплыла» холера, там объявили карантин и всем отдыхающим запретили выезжать из карантинной зоны до особого разрешения. Мы и думать не могли, что каким-то образом это может затронуть и нас. Однако пока мы преспокойно играли в свой пионербол, к нам в Юкки совершенно инкогнито пожаловала молодая девица, дочь директорши лагеря (дача Бродского тоже считалась пионерским лагерем). Пожаловала она не из Питера, а из Одессы, где была то ли в стройотряде, то ли просто на отдыхе. В карантине сидеть ей не хотелось, и она сбежала к маме в детский пионерский лагерь. Побыла у нас денек-другой, поиграла с кем-то в теннис, поела в столовой и покатила в город Питер, где ее и задержала милиция. Ее тут же отправили в Боткинскую больницу на обследование и обнаружили у нее холерную палочку, девочка оказалась бациллоносителем.

На следующее утро к нам в комнату никто не пришел объявлять подъем и никто не потащил нас на утреннюю линейку. Зато появились люди в белых халатах и с масками на лицах. Они стали щупать нам животики и задавать волнующие вопросы: когда у нас в последний раз был стул, какого он был рода и цвета и вообще не болит ли чего? В этой обстановке у многих тут же появились рези в животе и их немедленно транспортировали в Боткинские бараки. В число отправленных попали и некоторые учителя. Остались только самые стойкие. Выйдя на улицу, мы обнаружили, что вся территория лагеря оцеплена милицией, а люди в спецодежде, похожей на скафандры, опрыскивают весь дом снаружи какими-то химикатами. Всех местных, кто был в контакте с лагерем, включая детей поварих и уборщиц, подселили к нам на дачу и в нашей комнате уже оказалось не 13, а все 18 человек. Деревенские парни на нас и так-то смотрели косо, мол, городские, да еще и художнички, а тут им еще и пришлось спать с нами в одной комнате. Наши ночные истории до петухов им сразу не понравились и на следующее утро я, как один из рассказчиков, получил увесистую оплеуху в умывальной комнате от местного дебила, которому мои рассказы были неинтересны и мешали спать.

Ночью мы выходили пописать через окно в кустики, чтобы не шлепать до вонючего нужника в конце двора. В кустах было очень темно и мы всегда боялись набегов местной шпаны, жадной до драк. В одну из таких ночей я вылез в окно и только приготовился сделать свое дело, как в кустах что-то зашуршало, напугав меня до смерти. Я приготовился защищаться, но тут увидел Петьку, моего одноклассника, и Петька уже немного прорезавшимся баском выдал: «Не ссы, Маруся, я Дубровский!»

Потом прикатил на черной Волге директор СХШ и с ним еще какие-то важные особы. Они долго о чем-то спорили, директор наш был очень бледен, пытался что-то объяснять, все были напряжены. Мы, однако, сохраняли спокойствие и надеялись на досрочное окончание практики.

В тот же день перед обедом нас выстроили в очередь принимать английскую соль. Подходит твоя очередь, выпиваешь чашечку ароматной английской соли и идешь есть обед, если успеешь. Соль срабатывает довольно быстро и тут надо бежать в тубзик, а если английскую соль принимает весь лагерь, то все бегут по нужде одновременно. Тут возникала некоторая проблема, поскольку в туалете было только две дырки. После освобождения желудка нам было предложено пройти в сарайчик, где сидела пара тетенек-санитарок и одна из них елейным голоском восклицала: «Сейчас, мальчик, от тебя требуется снять штанишки и раздвинуть ягодицы». Пациент снимал штанишки, повернувшись к тетенькам задом и наклонясь рачком, раздвигал свои полушария, а санитарка, перегнувшись через стол, за которым сидела, вставляла ему длинную железную фиговину с кружком на конце в попку и поворачивала ее вокруг своей оси собирая таким образом нужное количество стула на анализ.

Вскоре наступил конец недели, а соответственно и родительские дни по выходным. Я играл в мяч у забора, возле которого стоял на посту милиционер с рацией, и в это самое время увидел моего отца, идущего к лагерю с автобусной остановки. Я видел, как он побледнел, ведь нашим родителям никто ничего не сообщал и он ничего не мог понять. Я стал ему махать, и было заметно, как волнение немного спало с его лица. Милиционер, конечно, не позволил ему подойти близко к забору, но мы могли поговорить на расстоянии.