Книга Граф де Шантелен - Жюль Верн

Благодаря рачительному хозяйствованию их родовые вотчины достигли внушительных размеров. Владения Шантеленов в лугах, солончаках и пахотных землях считались одними из самых значительных в округе. Однако уже на расстоянии пяти-шести лье от замка мало кто слышал о них. Это обстоятельство стало для графа решающим, когда он впервые вознамерился покинуть семейный очаг, чтобы присоединиться к восставшим: замок каким-то чудесным образом оставался нетронутым, тогда как Фуэнан, Конкарно и Пон-л’Аббе уже изведали кровавые ужасы, творимые отрядами республиканцев из Кемпера и Бреста.

Лишенный всякой воинственности, граф тем не менее выказал в ходе сражений незаурядные способности к военному делу. Тот, кто уверен и смел, — везде солдат. Граф де Шантелен держался геройски, что трудно было предположить, зная его мягкий характер. В молодости он принял решение посвятить свою жизнь служению Богу и даже провел два года в ренской семинарии, прилежно изучая теологию. Но свадьба с мадемуазель Лаконтри, его кузиной, направила жизнь графа совсем по другому пути. Вместе с тем более достойную спутницу жизни он вряд ли смог бы сыскать. Соблазнительная молодая девушка стала храброй и преданной женой. Первые годы совместной жизни, воспитание маленькой Мари в этом древнем родовом гнезде, среди почтительных слуг, состарившихся вместе со стенами замка, были наполнены таким счастьем, о котором можно только мечтать.

Это ощущение блаженства распространялось и на всех окрестных жителей, которые чуть ли не обожествляли своего господина. Они чувствовали себя в большей степени подданными графа, чем французского короля. И этому не приходилось удивляться: последний не утруждал себя заботами о своем народе, тогда как семья Шантеленов при любых затруднениях приходила на помощь собственным крестьянам. Так, в их владениях не встречалось ни одного нищего, ни одного обездоленного, с незапамятных времен эта земля не знала ни одного преступления. Нетрудно представить, какой разорвавшейся бомбой стала кража, совершенная этим Карвалем — бретонцем, который два года назад поступил в услужение к графу. Последний был вынужден изгнать вора из своих владений, но этим он только предупредил расправу, которую не преминули бы учинить над Карвалем сами крестьяне, никогда бы не потерпевшие вора на своей земле.

Карваль был бретонцем по рождению, но бретонцем, который много странствовал, побывал во многих уголках Франции и, несомненно, видел не только примеры образцового поведения. Говорили, что он побывал даже в Париже, городе, который местные крестьяне считали оплотом мракобесия, а некоторые — наиболее суеверные — полагали, что это и есть ворота в преисподнюю. Естественно, они готовы были ожидать что-нибудь в этом роде от человека, который вернулся оттуда, ибо всякий, кто туда попадал, становился преступником и вообще человеком пропащим.

Событие, вокруг которого разгорелся такой большой скандал, произошло два года назад. Карваль покинул Бретань, заявив, что жестоко отомстит своим обидчикам. Тогда все лишь пожали плечами в ответ.

Но если можно было с презрением относиться к словам мелкого воришки, то те же слова, брошенные одним из тайных агентов Комитета общественного спасения, заслуживали самого серьезного отношения. И граф, ускоряя шаг по мере приближения к замку, начинал верить в самые худшие свои предположения. Впрочем, сама доброта графини должна была служить ей охранным листом. В течение двадцати лет, с 1773 по 1793 год, она отдавала всю себя для счастья людей, которые ее окружали. Так, ее нередко можно было застать у постели больного; она утешала стариков и, заботясь об образовании детей, основывала школы, а когда Мари исполнилось пятнадцать лет, приобщила и ее к своей благотворительной деятельности.

Мать и дочь, объединенные идеей милосердия, в сопровождении аббата Фермона — местного капеллана,[40]объездили все рыбацкие поселки от мыса Ра до Лесной гавани. Они помогали, чем могли, семьям рыбаков, в чей дом буря так часто приносит горе.

— «Наша госпожа», — звали ее крестьяне.

— «Наша заступница», — вторили им крестьянки.

— «Наша матушка», — говорили дети.

И с завистью смотрели на Кернана, который был так близок всей семье.

Когда граф отправился на войну, графине впервые довелось испытать тяжесть разлуки. Мучительны были минуты расставания, но Умбер де Шантелен, влекомый чувством долга, оставался непоколебим, и храброй женщине пришлось смириться с неизбежным.

В первые месяцы войны супруги часто обменивались новостями через верных людей. Но граф никак не мог найти возможность навестить свою семью — события крайней важности требовали его неотлучного присутствия в войсках. Десять долгих месяцев не видел он своих близких, а последние три — и вовсе не имел от них известий.

Понятно, с каким нетерпением граф, сопровождаемый своим верным Кернаном, возвращался теперь в родовое гнездо. Можно только догадываться, какие чувства теснились в его груди, когда он ступил на берег близ Фуэнана. Не более двух часов отделяло его от объятий жены и поцелуев дочери.

— Давай, Кернан, поспешим, — сказал он.

— Поспешим, — отвечал бретонец, — к тому же быстрая ходьба согреет нас.

Четверть часа спустя хозяин и слуга пересекли местечко Фуэнан, еще погруженное в глубокий сон, и пошли вдоль кладбища, разоренного во время недавнего набега республиканцев.

Жители Фуэнана первыми выступили против революции. Поводом для этого послужили богохульные проповеди священников, присланных новыми властями. Девятнадцатого июня 1792 года триста жителей городка под предводительством своего мирового судьи Алена Недлека схватились с отрядами национальной гвардии, присланными из Кемпера. Восстание подавили. Победители пустили пастись своих лошадей на местное кладбище, а церковь превратили в казарму. На следующий день три подводы с пленными въезжали в Кемпер, и Ален Недлек стал первой на земле Бретани жертвой новой машины смерти, которую бретонские власти прозвали «машинкой для снятия голов». По поводу этого изобретения во все концы страны были разосланы инструкции, составленные самим главным прокурором и членом парижского муниципалитета, с подробным описанием порядка использования. С тех пор городок так и не смог оправиться от пережитого.

— Видно, что здесь побывали республиканцы, — заметил Кернан. — Все надгробия разрушены и осквернены!

Граф оставил это замечание без ответа и зашагал напрямик через бескрайние равнины, простирающиеся от самого моря. Было шесть часов утра. Дождь сменился пронизывающим холодом. Ночная тьма еще скрывала поросшие утесником широкие пространства, враждебные всякой другой растительности. Земля затвердела от стужи, лужицы воды подернулись корочкой льда, и кустарник, покрытый инеем, казался окаменевшим.

По мере того как путники удалялись от моря, перед ними все отчетливее проступали вдали белесые контуры чахлых деревьев, сгорбившихся от порывов жестокого западного ветра.

Вскоре бесплодные равнины сменились полями гречихи, здесь и там перерезанными оросительными рвами и отделенными друг от друга рядами приземистых дубков. Поля окружали ограды с узкими калитками, снабженными в качестве противовесов большими камнями и увитыми засохшей колючкой. Кернан распахивал калитки перед графом, а когда отпущенная дверца с силой захлопывалась, с веток деревьев со стуком падали на землю белые бусины.