Книга Сильные. Книга 2. Черное сердце - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Твое слово, Юрюн Уолан. Твое решение, уважаемый. Что скажешь? Кого выберешь? В голове вертелся обрывок детской песенки: «Адьярай, адьярай, кого хочешь, выбирай!» Ну почему — я? Почему опять я?! Мама! Что ты смотришь на меня? Что ты хочешь сказать? Все смотрят, но вижу я только тебя, мама. Солнечная Нуралдин-хотун для других, просто мама для Юрюнчика-упрямца. Тетя Сабия! Если Сарын-тойон не сбросит облик Первого Человека, он подомнет ее под себя. Накроет своей тенью, выпьет соки. И тетя Сабия станет такой же, как ты, мама — там, наверху, при папе. Как жена мастера Кытая при кузнеце.
Жаворонок!
Тетя Сабия. Дядя Сарын.
Они рвали меня надвое. Ах, если бы я мог и вправду раздвоиться! Один Юрюн Уолан поехал бы вызволять пленников, другой — вправлять мозги дяде Сарыну.
— Брат?
— Нюргун?
— Я могу.
— Что ты можешь?
— Поеду. Спасу.
— Нет!
— Почему?
При виде того, как искренне огорчился Нюргун, я чуть не сгорел от стыда. Будь на его месте Мюльдюн-бёгё, я бы согласился без колебаний. Но Нюргун! Я и так впервые оставлю его одного — мама с Айталын не в счет. Отправить огромного ребенка в Нижний мир? На битву с могучим адьяраем?
Мама. Айталын.
— Ты останешься здесь. Слышал, что вокруг творится? Адьяраи вконец распоясались! Людей среди бела дня похищают! Ты будешь защищать маму. Защищать Айталын. Понял?
— Да, — кивнул Нюргун. — Люблю. Буду защищать.
— Молодец! А я — к дяде Сарыну.
Само вырвалось: «к дяде Сарыну». Выходит, судьба.
Уши мои пылали. Я ведь не то чтобы соврал — просто не сказал всего. Вразумлю Сарын-тойона — и сразу в Нижний мир. Тут главное — не забоотуриться раньше времени. Иначе все уловки прахом пойдут. По опыту знаю: у Юрюна-боотура уловка одна-единственная. Кырык! — и вперед, на врага. Проверим, чей лоб крепче! А чего там проверять? Сам знаю: у Уота крепче.
— Благодарю вас, Юрюн Уолан! — Баранчай поклонился мне в пояс. — От всего сердца благодарю!
— За Мотыльком угонишься?
— Прошу меня простить, Юрюн Уолан. Мне надо в другую сторону.
— Это в какую же?
— Дорогу разведать. Путь к жилищу уважаемого Уота Усутаакы.
— Ну ты герой! — я повеселел. — Орел! Удачи тебе!
— И вам удачи...
Раз — и нет его. Умчался.
Тут, понятное дело, все начали со мной прощаться, добра желать. Захлопотали: «Доху надень, Юрюнчик! Шапку! Вот, я тебе еды собрала! Ты там поосторожней! На рожон не лезь...» Будто я не к дяде Сарыну, а в Нижний мир собрался! То есть, я, конечно, собрался, но маме-то откуда знать? «Возвращайся скорее...»
А когда я вывел из конюшни Мотылька, пришел Нюргун.
— Помню, — сказал он. — Ты приходил.
— Я? Это ты пришел. Вот, стоишь.
— Нет. Не я. Ты приходил.
Он замолчал. Я ждал, хотя в пятки словно иглы воткнули. Видно же, Нюргун хочет сказать что-то важное. Нельзя его торопить — иначе собьется и совсем запутается.
— Снился? — спросил он. — Ты мне снился? Нет?
И сам ответил:
— Не помню. Ты приходил.
Крыльцо под ним жалобно скрипнуло. В лесу эхом заскрипела сосна.
— Я в плену был. Гора. Столб. Путы.
— Да, Нюргун.
— Рвался. Не мог вырваться. Ты пришел. Спасать пришел.
— Да, Нюргун.
— Бежал. Ко мне бежал. Не добежал. Чуть-чуть.
Никогда еще он не говорил так много.
— Потом приходил. Тоже. Часто. Говорил со мной. Разное. Ты был маленький. Очень маленький. Очень сильный! Сильней меня. Я помню. Помню. Люблю.
Он отвернулся:
— Ты зови. Я услышу. Приду.
Абытай-халахай!
— Юрюн-тойон! Юрюн-тойон!
Мальчишка лет десяти, в мохнатой рыжей дохе «на вырост», в шапке цвета бледного пламени — чистый тебе лисёнок. На отшибе стояла ветхая юрта, кажется, нежилая. За ней мальчишка и прятался.
— Юрюн-тойон!
Высунулся, бездельник. Рукой машет.
Хорошо, что я успел усохнуть. Иначе не заметил бы парня, проехал мимо. Всю дорогу до Сарынова улуса я промчался доспешным боотуром. Ну и Мотылек раздобрел — мне под стать. Так скакать быстрее, чем усохшим тащиться. Главное, не забыть, куда и зачем скачешь. У боотуров память дырявая: бац, и вывалилось. Поэтому я заранее крепко-накрепко вдолбил себе в голову: «Я спешу к дяде Сарыну!» Это чтоб ненароком в Нижний мир на войну не рвануть. И еще вдолбил: «Доеду — усохну!» Юрюн-слабак очень надеялся, что Юрюн-боотур этого не забудет.
Надо же, запомнил!
— Юрюн-тойон! Сюда!
Мальчишка кричал шепотом. Чтобы я, значит, услышал, а больше никто.
— От кого прячемся? — я подъехал ближе.
— От Сарын-тойона! — выпалил лисёнок. — Он как со вчера запервочеловечился — так и абытай-халахай! Все от него прячутся. Куда ни зыркнет — всё вверх дном наизнанку! Дыры в земле вертит, воду в речке кипятит — ужас!
— У Сарын-тойона открыты глаза?!
— Ага! Меня Сабия-хотун послала — вас караулить. Давайте за юртами, по краешку, чтоб Сарын-тойон не сглазил...
Я спешился, повел Мотылька в поводу за вертким лисёнком. Вот, иду. Крадусь. Прячусь. Словно я уже в Нижнем мире — приноравливаюсь, как ловчее освободить Жаворонка. Нет! Не думать об этом! Еще забоотурюсь невпопад...
Верховой ветер мёл по небу, гнал прочь облачную дружину. Надраенным зерцалом панциря блестело солнце, сползая к закату. Под копытами Мотылька чавкало. Па̀рили, подсыхая, освобожденные от снежной тяготы юрты. Кособокие, облезлые, в клочьях прошлогоднего бурого мха — лесные деды выбрались из берлог! Ничего, подсохнут, и хозяева за пару дней приведут жилища в порядок. Вычистят, законопатят...
Тихо вокруг, сообразил я. Слишком тихо. Будь я Нюргуном, сказал бы: «Не люблю.» Улус словно вымер. Детский смех, вопли младенца, досужая болтовня — нет, ни звука. Даже живность затаилась. Лай, ржание, мычание — тихо-тихо-тишина. Наши шаги, наверное, были слышны за девять полетов стрелы.
