Книга Таллин. Любовь и смерть в старом городе - Йосеф Кац

До возведения его таллинского аналога дело не дошло, но по крайней мере одна сыгранная в городе свадьба оставила несомненный след в таллинской архитектуре. Он и по сей день хорошо различим на фасаде жилого дома по адресу Ратаскаеву, 16.

Точная дата проведения свадебного пира неизвестна, равно как и имя невесты. Зато жених может похвастаться воистину общемировой известностью: городской фольклор уверен, что свадьбу в былом Ревеле справлял не кто иной, как сам Нечистый.

Прибыв в город инкогнито, Черт поспешил к хозяину дома, стоящего аккурат напротив Колесного колодца. Себя он выдал за богатого иноземца, желающего сочетаться браком в Таллине и остро нуждающегося потому в помещении для проведения торжеств.

Домовладелец, молодой человек, промотавший на женщин, вино и карты родительское наследство, как раз подумывал уйти от кредиторов через веревочную петлю. Гость предложил помочь ему — оплатив за аренду зала на один вечер все скопившиеся долги.

Своего нового знакомого чужестранец попросил об одном одолжении: ни за что не пытаться увидать во время свадьбы невесту Парень пожал плечами и пообещал не подсматривать за избранницей своего благодетеля даже в замочную скважину.

Ровно в полночь площадь перед домом наполнилась цокотом копыт и щелчками кучерских кнутов; лестница заскрипела, привычно приглушенная шелестом пышных шелковых юбок; послышались голоса многочисленных гостей и бравурная музыка.

Все было бы ничего, но и улица, и жилище оставались при этом пустыми. Любопытство боролось в душе домовладельца с данной иноземцу клятвой — и он решил действовать хитростью: посмотреть на диковинную свадьбу, не нарушая заключенный договор.

Веревку, которую еще утром он планировал использовать совсем для других целей, молодой человек крепко обмотал вокруг пояса. Выбравшись через чердачный люк на крышу, он привязал другой ее конец к каминной трубе, по-кошачьи подполз к карнизу, свесился с него и, не нарушая своего обещания, заглянул в свадебную залу не сквозь замочную скважину, а с улицы, через окно: про окно-то ведь у них с женихом никакого уговора не было.

Разглядеть невесту он не успел — поди угляди ее в вихре сатанинского шабаша! Крик ужаса вырвался у юноши, веревка отозвалась предательским треском, и через миг рухнувшее тело разбилось о мостовую.

Нечисть сей же миг словно ветром сдуло. Разом погасли окна в праздничной зале. То, в которое успел заглянуть незадачливый домовладелец, навсегда задернулось черными каменными шторами…

* * *

Само предложение арендовать для свадебного пира жилое помещение горожанину средневекового Таллина показалось бы по меньшей мере странным. По своей натуре он — впрочем, как и бюргер любого западноевропейского города той поры — был экстравертом: праздник не мог для него считаться состоявшимся, если оставался событием сугубо личным, семейным.

Магистрат, особенно после Ливонской войны обеспокоенный борьбой с расточительством, пытался привить таллинцам привычку отправляться после церковного венчания пировать-танцевать-веселиться в дом новобрачных, да без особого толку. Разве что во время общегосударственных трауров по усопшим шведским монархам призывы эти имели какое-то воздействие. Если же король здравствовал, ничто не могло удержать горожанина от старинного обычая — отпраздновать свадьбу в гильдейском зале.

Удивляться тут особенно нечему. Во-первых, человек Средних веков практически не мыслил себя вне профессиональной корпорации — гильдии. А во-вторых, само слово это происходило от древнегерманского корня, означающего пирушку или даже — попойку.

В идеале, конечно, было снять для свадебного пира зал самой могущественной купеческой корпорации — Большой гильдии. Хотя удовольствие это было не из дешевых — полторы марки за вечер для гильдейских братьев, пятнадцать марок — для «сторонних». Под последними подразумевались исключительно те, кто мог сравниться с купцами богатством. То есть дворяне, не упускавшие возможности пустить бюргерам пыль в глаза размахом свадебного банкета.

А вот ремесленники — сколь бы зажиточными они ни были — на свадьбу в Большой гильдии рассчитывать не могли: довольствоваться им полагалось помещениями собственных профессиональных корпораций, Только в самом конце восемнадцатого столетия, крайне неохотно, купцы позволили арендовать гильдейский зал городским служащим и «литератам» — горожанам с университетским образованием.

* * *

Если верить очевидцу свадебных пиршеств ганзейского Ревеля — хронисту Бальтазару Руссову, то несчастного владельца дома по улице Ратаскаеву, 16, мог напутать разве что внешний облик нечистой силы, но никак не масштабы ее кутежа.

Как пишет он, гостей на дворянскую свадьбу начинали сзывать со всей Ливонии чуть ли не за три месяца: если учесть, что это образование занимало территорию как нынешней Эстонии, так и Латвии, срок по большому счету вполне разумный.

Многочисленные гости начинали собираться за несколько дней до венчания. Двумя пышными кавалькадами — одна следовала за гарцующим на жеребце женихом, вторая — за едущей в дамском седле невестой — они торжественно въезжали в Таллин.

На следующий день молодых вели к алтарю и после формальной церемонии — Руссов, будучи лютеранским пастором, не мог удержаться от критики священников католической поры — сразу же направлялись в Большую гильдию.

«Тут происходило безмерное пьянство, особенно у слуг орденских и дворянских, — свидетельствует автор „Хроники Ливонии“. — Один перед другим выпивал половину или целую дюжину маленьких кубков с пивом один за другим, пока не выпивал их залпом.

Точно то же должен был делать и его соперник, если не хотел, чтобы тот всадил ему в живот короткий кинжал. Такое пьянство не происходило без того, чтобы не проливали много пива; пол становился совершенно мокрым, так что нужно настилать сена.

Кто мог наилучше пить и бражничать, драться, колоть и бороться, ругаться, проклинать и призывать на других чуму, тот считался первым молодцом и его сажали выше всех и почитали его больше всех.

Когда все напивались до безумия, тогда начинали бороться, драться и колоть друг друга, не только на улице и в сенях, но и в самой гильдии, где сидели женщины и девушки, и все должны были вскакивать на высокие столы и скамейки.

Тогда они хватались за чаши, которые были величиной с боевой меч и которые можно было удержать только обеими руками. Тогда многие рассекали головы и отрубали руки, так что цирюльникам и костоправам приходилось работать день и ночь…»

* * *

У купцов, по словам Руссова, дела обстояли не намного лучше: свадьба обходилась без кровопролития, но деньги на наряды и изысканные кушанья тратились безудержно и безрассудно.

Вероятно, подобным расточительством был обеспокоен не только хронист-морализатор, но и отцы города: по крайней мере, с конца XV века таллинский магистрат пытается урегулировать размах свадеб законодательными актами.

Магистратские распоряжения стремятся в деталях прописать не только время начала и окончания свадебного банкета, количество дозволенных танцев и блюд на столе, но и даже их… цвет: подавать «черную похлебку» позволялось, а «желтую» — нет. Тщетно искать в этих цветовых рекомендациях скрытую символику: вопрос тут исключительно «денежно-гастрономический». В первом случае речь идет о супе, заправленном свиной кровью, во втором — о сдобренном драгоценным шафраном.