Книга Дездемона умрёт в понедельник - Светлана Гончаренко

Актерский буфет был неподалеку. Самоваров засел в уголке с чашечкой кофе, отдающего жженым проводом, и попытался обдумать происходящее. Вот влип! Все сошлось — и Кульковский туфту подсунул, и Овца-Овцеховский подгадил!

Успокоиться! Он спокоен. Он завтра утром перезвонит Насте с вокзала, опишет здешний дурдом, жульнические планы Мумозина — и ходу. Забудем про город Ушуйск, будто его и не было!

Самоваров с недовольной гримасой скосил глаз на соседний столик. Оттуда слышался громкий мужской гогот. Гоготали второстепенные герои пьесы, те, что без слов. Среди них мелькал и Юрочкин малиновый пиджак. Хотя пьеса шла из старинной жизни, Юрочка одет был точно так же, как утром, когда летал в кулисы. Он только вместо галстука подвязал желтый капроновый бант да слегка подвел глаза. Игра его была даже хуже, чем декорации Кульковского. Несмотря на это Юрочка сейчас весело гоготал и подмигивал Самоварову. «Веселятся, бездари», — подумал злобно Самоваров. Спиной он чувствовал, что к нему кто-то подходит, собирается подсесть. Он резко обернулся и получил прямо в лоб беззастенчивый вопрос:

— Так вы и есть тот самый художник из Нетска?

Глава 4

Вопрос задала соперница Тани по пьесе: она-то и отбила Глеба-подлеца. Была она сухощава, с хищным профилем и неожиданно большим при такой худобе бюстом. Кульковский обрядил ее в ярко-розовое платье с множеством аляповатых оборок.

Актриса эта, тоже с кофе в руках, привычным движением ноги выдвинула стул, села и уставилась на Самоварова грубо нагримированными для сцены глазами. А глаза у нее были желтоватые, с ядом. Вообще женщина выглядела опасной. Во всяком случае, Самоваров таких сторонился. И густая эта смугловатость, и родинки на шее, и пястье, играющее остренькими косточками, не сулили ничего хорошего. Самоваров не ответил, тот ли он самый, но актриса в розовом нисколько не смутилась и тут же задала другой вопрос:

— Ну, и как вам у нас? Захолустье, да?

Самоваров издал неопределенный звук.

— И сразу с Юрочкой Уксусовым подружились! — не унималась актриса. — До тесноты и откровений? Это чтоб Мумозина позлить?

— Зачем мне его злить?

— Незачем! А хочется, да? Хочется, хочется, я знаю! Я-то видела, как вы глядели, когда Геннаша днем его трепал. И не отпирайтесь! Вы только Юрочку не сильно обижайте.

— Я никого не обижаю и ни с кем тут не дружу, — огрызнулся Самоваров. Ему тошно стало от мысли, что за ним наблюдают, взгляды его толкуют, будто он в самом деле участвует в здешней жизни. — А Юрочки вашего знать не знаю!

Дама в розовом не поверила:

— Это вы серьезно?.. Ну, тогда вас можно извинить, тогда это Юрочкины враки. Он ведь у нас — как бывают городские сумасшедшие — театральный сумасшедший. Шехтман когда-то пригрел, теперь не отвяжешься.

— Так он головой нездоров?

— Здоров, здоров, как все мы! — успокоила актриса («Если как все вы, то плохи его дела», — подумал Самоваров). — Просто Юрочка энтузиаст. Занимался в каком-то драмкружке и решил, что его место в театре. Рабочим сцены был, в столярке что-то строгал, билеты ездил по конторам навязывать. Но главное для него — на сцену выйти. Каждый вечер! И ведь выходит — гостем, лакеем, милиционером в последнем акте.

— Без слов и всегда в малиновом пиджаке?

Актриса расхохоталась, даже кофе раплескала.

— Так вы уже сообразили? Шустрый какой! Ну да, в малиновом. Ему костюмов не шьют, а из подбора он надевать не хочет: красивым быть желает. Который год в своем малиновом выходит. Жена сбежала, денег ни черта, бездарен, как дерево — но каждый вечер на сцене. Чем не сумасшедший? А как Таня наша переспала с ним, так совсем рехнулся. Он, поди, вам рассказывал, что переспала?

— Нет, я понял, что не так было, — не согласился Самоваров. Актриса откуда-то из-под юбочных оборок извлекла пачку сигарет и розовую, в тон платья, зажигалку. Сигарету она вложила себе в губы, сложенные трубочкой, а зажигалку вручила Самоварову. Прикурив, она спрятала зажигалку, сощурилась и снова вцепилась в Самоварова:

— Вы поверили Юрочкиным россказням? Что она прискакала полуголая, он ее в кроватку уложил, а сам провздыхал в уголку? Вы верите, что молодая женщина и молодой мужчина, пусть даже Юрочка, могут ночь в одной комнате провести и не трахнуться?

— Я поверил, — неприязненно ответил Самоваров. Ясно было, что эта вот красавица что днем, что ночью трахнется с кем угодно, не моргнув глазом. Она снова расхохоталась, стряхнула колбаску пепла в свой кофе и сообщила:

— А вот Генка не поверил! Юрочку так отделал, что челюсть в стационаре пришлось вправлять. А уж он-то Таню знает… Кстати, как вам игра нашей звезды?

— Хорошая игра.

— Ну, она органична, конечно… Но ничего особенного!

И дама в розовом выстрелила в Самоварова струей дыма. Он не обиделся — знал, что ничего иного ни одна женщина о другой никогда не скажет. Интересно, что всегда одними и теми же словами!

Он добавил:

— И Глеб Карнаухов хорошо играет.

Веселье актрисы стало буйным, она даже ногами засучила под столом:

— Вы и это заметили? Ну и глаз у вас! Впрочем, ведь вы художник. Нарисуете меня? Почему нет? Эх, вы, художник! Да Глеб совсем не умеет играть! Он просто выпить хочет.

Самоваров не поверил.

— Выпить! Выпить! — задорно твердила актриса. — Кучумов (это кит наш местный, водочный король) ровно в десять после тяжкого трудового дня является в свой ресторан «Кучум» — расслабиться немножко. Он там поит Глебку бесплатно, лично и всласть. Меценат! Вот Глебка туда и бежит со всех ног, потому что в одиннадцать Кучумова там уже не будет, и не поднесет никто. Глебка с обеда уже в узде — глаз горит, копытом бьет. Мумозин у нас, вы знаете, любит пожевать психологические сопли, а Глебка ему спектакли срывает. Такой темп задаст, что не до состояния, не до сверхзадачи, успеть бы все свои реплики оттарабанить! Прямо черт в нем сидит. Зеленый черт! Не дай Бог, к десяти спектакль не кончится — со сцены спрыгнет, сбежит. У нас ведь из-за него «Царь Федор Иоаннович» сдох. Сняли! А почему? Пьеса-то длинная, режиссура мумозинская тягомотная — а как Глебка выскочит, так всё кувырком идет. Реплики путаются, бояре мечутся, шапки роняют, на шубы друг другу наступают, бегают, как зайцы — Мулен-Руж, а не Древняя Русь! Мы угорали со смеху! Не верите?

Дама в розовом рассказывала актерски занятно, с ужимками, но Самоварову действительно не хотелось верить, что Глебов огонь, Глебов затравленный взгляд, снопы эти искр из глаз, эти нетерпеливо трясущиеся руки — всего лишь муки алкоголика. Дама докурила сигарету, утопила ее в кофе, а потом заговорщически нагнулась к Самоварову:

— Не верите? А прислушайтесь! Вот, шум на сцене? Это Глебова сцена кончается. Сюда прибежит — смотрите тогда, что за творческий огонь в нем горит.

Она откинулась на спинку стула и ехидно усмехнулась. Действительно, после каких-то стуков и выкриков со сцены в буфет ворвался Глеб Карнаухов. Он окинул вдохновенным, беспокойным взглядом небольшое помещение, бросился было к стойке, но круто развернулся, налетел на одного из гогочущих и стал выворачивать ему руку. Оказалось, он просто хотел посмотреть, который час.