Книга Руби - Вирджиния Клео Эндрюс

– Доминик, не задерживайся, – капризно протянула она. – Я хочу сегодня ужинать у Арнода.

– Не волнуйся. Времени у нас предостаточно, – бросил мужчина, даже не удостоив ее взглядом.

Его внимание было поглощено моими картинками.

– Кто это рисовал?

– Я, сэр.

Украдкой я разглядывала его невероятно дорогую белоснежную рубашку и прекрасно сшитый темно-серый костюм.

– Правда?

Я молча кивнула.

Он подошел к прилавку поближе и взял картину с цаплей. Держа лист на расстоянии вытянутой руки, он несколько мгновений пристально разглядывал его.

– У вас есть художественное чутье, – заявил он. – Довольно примитивно и в то же время выразительно. Вы учились рисованию?

– Да, в школе, правда совсем немного. Вообще-то, я училась, рассматривая старые журналы по живописи.

– Замечательно.

– Доминик! – донеслось из лимузина.

– Погоди! – отрезал он и улыбнулся, словно говоря: «Не обращай на нее внимания».

Положив картину с цаплей на прилавок, он принялся рассматривать другие. В тот день их было пять.

– Сколько вы хотите за все?

Я бросила взгляд на бабушку Кэтрин, которая стояла с миссис Тибодо чуть поодаль. При появлении лимузина они прервали свой оживленный разговор. Выражение лица бабушки Кэтрин показалось мне каким-то странным. Она так настойчиво буравила покупателя глазами, будто хотела увидеть потаенную суть, которая скрывалась за обличьем богатого туриста, скупающего местные сувениры.

– Пять долларов за штуку, – пробормотала я.

– Пять долларов! – засмеялся он и добавил наставительным тоном: – Прежде всего не следует назначать за все картины одинаковую цену. Над этой, с цаплей, вы явно работали больше, чем над прочими. Значит, она стоит раз в пять дороже, чем остальные! – уверенно заявил он, обращаясь к бабушке Кэтрин и миссис Тибодо, которые слушали его так внимательно, словно он был профессором, а они – начинающими студентами. – Тут удивительно тонко проработаны все детали, – опять повернулся он ко мне. – Ощущаешь движение крыльев птицы, рябь, идущую по воде.

Прищурив глаза и поджав губы, он вновь уставился на картину.

– За все работы я дам вам пятьдесят долларов в качестве предварительной оплаты, – объявил он.

– Пятьдесят долларов! Но…

– Что значит «в качестве предварительной оплаты»? – вступила в разговор бабушка Кэтрин, подойдя к нам.

– О, простите, я должен был представиться! – воскликнул джентльмен из лимузина. – Меня зовут Доминик Легран. Я владелец художественной галереи во Французском квартале, которую так и называют – Галерея Доминика. Вот моя визитка.

С этими словами он извлек из кармана пиджака визитную карточку и протянул ее бабушке. Та благоговейно взяла ее и принялась рассматривать.

– Да… а предварительная оплата? – напомнила она.

– Думаю, я смогу выручить за эти картины более значительную сумму, чем пятьдесят долларов. Как правило, я выставляю работы художников в своей галерее без всякой предварительной оплаты, но рисунки этой юной особы мне очень понравились, и я решил изменить своему обычаю. Насколько я понимаю, вы ее бабушка?

– Да, – кивнула бабушка Кэтрин. – Мою внучку зовут Руби Лэндри. Скажите, когда вы выставите картины на продажу, на них будет указано ее имя? – к моему великому удивлению, спросила она.

– Разумеется, – с улыбкой заверил Доминик Легран. – Кстати, я вижу, в уголке каждого листа указаны ваши инициалы, – заметил он, повернувшись ко мне. – Впредь ставьте полное имя. Я не сомневаюсь, мадемуазель Руби Лэндри, – у вас большое будущее.

Он извлек из кармана бумажник и протянул мне пятьдесят долларов. Это было куда больше, чем я заработала на всех своих прежних картинах, вместе взятых. Я вопросительно взглянула на бабушку Кэтрин; она кивнула в знак согласия, и я взяла деньги.

– Доминик! – вновь подала голос блондинка в лимузине.

– Филипп, поди сюда! – позвал он шофера, не обращая на женщину внимания.

Шофер собрал мои картины и отнес в багажник.

– Осторожнее, – предупредил его Доминик.

Потом он спросил наш адрес и записал его в книжку в кожаном переплете.

– Скоро я дам о себе знать, – пообещал он, прежде чем сесть в машину.

Не двигаясь с места, мы с бабушкой Кэтрин, проводили глазами лимузин. Он уже скрылся из виду, а мы еще долго молчали.

– Пятьдесят долларов, бабушка! – наконец очнулась я. – Здорово, правда?

Миссис Тибодо явно была потрясена моей удачей. Что касается бабушки, она выглядела скорее задумчивой, чем обрадованной. Пожалуй, в ее темных глазах светилась даже печаль.

– Началось, – едва слышно произнесла она, по-прежнему глядя туда, где скрылся лимузин.

– Что началось, бабушка?

– Будущее, Руби. Твое будущее. Пятьдесят долларов – это только начало. Смотри, ни слова не говори об этом дедушке Джеку, если он вздумает показаться здесь.

Бабушка вновь повернулась к миссис Тибодо и продолжила разговор о кушмале и прочих злых духах, досаждающих роду человеческому.

Весь день я буквально не находила себе места, ожидая прихода Пола. Мне не терпелось рассказать ему о случившемся, и я заранее предвкушала, как он удивится, когда в кафе смогу угостить его ледяной крошкой. Правда, он никогда не согласится, чтобы я за него платила. Он слишком гордый.

Я наверняка взорвалась бы от возбуждения, если б не торговля, которая шла в тот день на редкость успешно. Мы распродали все домотканые одеяла, простыни, полотенца и к тому же еще с полдюжины банок с бабушкиными снадобьями. Покупатель нашелся даже на заспиртованную жабу. Все бабушкины яства были съедены до последней капли и крошки. Даже нам на обед ничего не осталось, так что бабушке срочно пришлось сварить еще немного гумбо. Наконец солнце коснулось верхушек деревьев, и бабушка объявила наш базарный день завершенным. Она была очень довольна и, хлопоча на кухне, напевала себе под нос.

– Бабушка, возьми у меня деньги, – предложила я.

– Сегодня мы и так достаточно выручили. Твои деньги пригодятся тебе самой, – сказала бабушка и добавила, прищурив глаза: – Но все равно отдай их мне. Ты того гляди подаришь их этому болотному упырю, чтобы он их пропил. Я-то ведь знаю, ты вечно его жалеешь. У меня в сундуке они будут сохраннее. Туда он не посмеет сунуть нос.

Бабушкин сундук считался у нас дома чуть ли не святыней. Не было никакой необходимости держать его на замке. Дедушка Джек, как бы сильно он ни был пьян, не смел даже прикоснуться к сундуку. Ни разу в жизни он не поднял крышку, не заглянул внутрь. Здесь хранились бабушкины сокровища и вещи, особенно дорогие ее сердцу, включая детские платьица моей матери. Бабушка часто повторяла: настанет день, когда все это перейдет ко мне.