Книга Училка тоже человек - Надежда Нелидова

Дядя Петя аккуратно прикрыл за ним дверь, заперся в ванной и повесился.

Была такая дикая бесчеловечная средневековая пытка: фиксировали голову несчастного и непрерывно равномерно капали на темя холодной водой. В одну точку. То же самое их бумканье. На что это было похоже? На долбящий череп молоток? На вбиваемый по шляпку в мозг гвоздь? На расплавленные капли олова?… Кап-кап-кап. Бум-бум-бум.

… Открывший дверь наголо стриженный узкоплечий парень был трезв – по крайней мере, от него ничем таким не пахло. Но худые белые, в редких черных волосках кисти рук вздрагивали, подергивались, вели жизнь, отдельную от их обладателя. Рот блаженно улыбался, широко открытые глаза с точками зрачков смотрели и не видели Татьяну. «Вот какие они, наркоманы…»

В дверном проеме нарисовался Мицик Љ 2. Он загораживал собою брата от нескромного взгляда, заботливо задвигал его в грохочущую, сотрясающуюся квартиру. «Немедленно прекращайте вечеринку, третий час ночи, – прокричала Татьяна, морщась от знакомой, толчками нарастающей боли в затылке. – Я… я на вас в суд подам, понятно?» – «Тетка, а ты окружающую действительность адекватно воспринимаешь? А спицу в почку не хочешь? И никаких следов. Импульс тебе придать или своим ходом потопаешь?»

Татьяну взяли за плечи и развернули. И толкнули в спину – придали импульс. За захлопнувшейся дверью забумкало, забухало с утроенной, с удесятеренной силой…

Соня, как ни странно, оказалась у себя в Подмосковье, и сотовый был не отключен. Она была чем-то раздражена и по телефону коротко послала подругу матом: «Оставь мальчиков в покое, психопатка».

А на следующий день Татьянин ключ намертво застрял в замке. Она устала после уроков, страшно проголодалась, так что руки тряслись. Хоть бы чаю горячего попить с хлебом. А ключ ни туда, ни сюда. Татьяна присела на корточки, заглядывала в скважину и тихонько чертыхалась под нос: «Да что ты будешь делать? Вечно со мной что-нибудь происходит». Чай пила у соседки, от нее же и вызвала слесаря. Слесарь в синем сатиновом халатике, таком мятом, что упруго при ходьбе гофрировал на заду, присвистнул: «Замочек придется менять. Эпоксидку залил какой-то паршивец».

Инспектор по участку Љ 124 младший сержант Белянчиков (Чебурашка) считал слово «участковый» производным от слова «участь» и называл свою должность «ассенизатор». И чем дольше работал, тем больше утверждался в правдивости данного сравнения. Насмотрелся он поножовщины, выпущенных, смешанных с грязью и калом кишок, наслушался сквернословящих младенцев, благо в матерных словах отсутствовала буква «р», на которой они пока буксовали. Научился говорить базлающим теткам: «Закрой рот, а то асфальт видно».

Вот и сейчас дверь его служебной каморки открылась, впуская очередное рыдающее, икающее, хлюпающее существо женского пола. «Не могу, – рыдало существо. – Не могу больше, сделайте хоть что-нибудь. У меня уже мухи перед глазами летают, крысы бегааают». Руки умоляюще сложены домиком у груди, рот изогнут подковкой, подбородок по-детски дрожит: «ва-ва-ва», лицо блестит от слез и соплей. По дрожащим, голубым от венок рукам, по растопыренным длинным пальцам Белянчиков узнал вздорную пианистку. Месяц беспрерывных ночных 85 децибел сделали свое дело.

«Дурища, халда, корова, – выругался про себя Белянчиков, заражаясь ее отчаянием и заводясь – с ним такое еще случалось. Напоил пианистку хлорной водой из-под крана, обмоченное слезами заявление положил в папочку. Взгляд наткнулся на лежащие под стеклом два билета в цирк, выделенные ОВД районным отделом культуры в виде шефской помощи. Собирался напарник Белянчикова с женой, но потом отказался.

– «Вот, билеты. Представление с эквилибристами, с дрессированными кошками. Может, сходим вместе?» Проводил посетительницу до двери. Бегают, от работы отвлекают. Таким в городе делать нечего. Покупали бы, как в рекламе, домик в деревне. А верхние – гады. Они у меня заткнутся.

Они вправду заткнулись. Ночь прошла в тишине. И следующая ночь. И неделя, как отрезало. Татьяна боялась поверить в тишину. Отоспалась, пополнела, порозовела. Требовалось отблагодарить участкового Белянчикова. Татьяна купила в палатке туалетную воду «Chaman» в золотисто-черной коробочке и пошла в милицию. Только что прошел дождь, кричали и смеялись дети. На площадке звенел прыгающий мяч: до-си-ля-соль, восьмушками. У Татьяны будто из ушей вынули турундочки. Небо было неправдоподобного цвета, зеленое с розовым, как на картинах Чурлениса. Листочки на черных мокрых ветках напоминали проклевывающиеся кудрявые кустики салата.

А в отделении милиции пахло Новым годом, елкой. Уборщица подметала с пола хвою. В каморке Белянчикова сидел какой-то рыжий в форме. «Белянчикова нет, гражданка»-«А когда он будет?» – «Никогда. Погиб при исполнении».

Рыжий удивился ее реакции. Пояснил: «Подонки напали в подъезде. Проникающее ранение острым предметом в почку. Внутреннее кровоизлияние». (Спица в почку – и никаких следов…) «Где это произошло?» – «Не думаю, что адрес что-либо вам скажет». – «Улица Парковая, дом такой-то, подъезд такой-то?» Это был дом и подъезд, где жила Татьяна. – «А вам откуда известно?» – «Я знаю убийц. Их зовут Мицики». – «Граждане Мицики задержаны по подозрению в хранении, сбыте и употреблении наркотиков. Версия об их причастности к убийству сержанта Белянчикова в настоящее время прорабатывается. Вот бумага, пишите что вам известно по данному факту…»

… Дома Татьяна прямо в пальто прошла к пианино. Вынула из кармана билеты в цирк на представление с эквилибристами и дрессированными кошками. Разгладила, перечитала. Откинула крышку пианино. Вдруг вспомнилось свое первое детское знакомство с фортепиано.

Тогда она вообразила себя крошечной девочкой, помещающейся в хрустальном сосуде, в причудливо выдутых стеклодувом внутри хрустальных гротах. Они отзывались не только на шевеление ее маленьких пальчиков, но даже на ее дыхание. Это слитное звучание – ее и сосуда – было таким мучительным, сладким, невероятным…

Татьяна играла «Балладу» – соль-минор Љ 1 Шопена. Эту балладу, была уверена Татьяна, должна исполнять непременно женская рука. Кто лучше женщины мог услышать и передать эти нежные вопросительные интонации, прощение и прощание, раскаяние, нежное обещание вечной памяти и нескорой встречи ТАМ, и признательность, и волны страстного негодования, и отчаяние по поводу жестокостей и превратностей судьбы, но рука об руку с утратами идет всегда любовь (в этом месте у нее от аккордов мороз по коже шел).

Каждую строчку, каждую нотку пронизывало столько глубокой безбрежной грусти… Она положила голову на застонавшие клавиши и заплакала. Зазвонили в дверь. Как некстати, это по поводу уроков музыки… На пороге стояла молодая женщина: «Простите. Мы все понимаем. Простите еще раз (голос набирал гневную силу). Мы столько лет терпели, но у ангела терпение лопнет. Только ребенка спать уложила. Из-за этого вашего ежедневного бряканья хоть съезжай. Интеллигентная женщина, а так себя ведете. Не одна в доме живете, нужно и о других думать. Как хотите, мы будем на вас жаловаться».

ПОЩЕЧИНА

Ну вот, за плечами тридцать лет осознанного прошлого. Из них, чего ни вспоминала, ни касалась мыслью, Вера вздрагивала, вскрикивала: «Не надо, больно!»