Книга С театра войны 1877-1878. Два похода на Балканы - Лев Шаховской

Едва стала смолкать перестрелка, генерал Гурко на полных рысях отправился с горы, откуда наблюдал за ходом сражения, в город, на поле битвы. Я не стану описывать вам вид этого поля; этот вид всегда возмутителен для чувства. Как завлекательно и полно напряженного интереса самое дело, так печально и больно зрелище раненых, убитых и обезображенных деятелей после сражения. Скажу только, что в Ени-Загре, по предположениям штаба, участвовавших в деле турок было около шести тысяч регулярного войска при шести крупповских орудиях большого калибра. Убитые в ложементах турецкие солдаты лежали кучами по шесть-семь тел, одно на другом. Между прочим, на станции железной дороги стоял длинный поезд, пришедший из Адрианополя с боевыми припасами; поезд этот загорелся от пожара станции, и вагоны с треском взлетали на воздух то от взрывавшегося динамита, то от разрыва снарядов.

Генерал Гурко, прибыв в город, застал отряд уже наскоро выстроившимся. На приветствие генерала: «Здорово, молодцы, благодарю вас за ваше молодецкое дело!» солдаты радостно и возбужденно отвечали долго не умолкавшим криком. Севский полк первый раз участвовал в деле и держал себя необыкновенно стойко, ни разу не дрогнув под градом неприятельских пуль. Генерал поздравил севцев с первым делом и с победой. Объехав войска, генерал Гурко приказал им немедля собираться в путь, чтобы поспеть на помощь и на соединение к Ески-Загрскому отряду, судьба которого сильно тревожила генерала и его штаб.

Часа через два по окончании сражения отряд уже двигался по шоссе по направлению к Ески-Загре.

Хаинкиой,

22 июля.

Джуранлы

В прошлом письме я изложил вам движение передового отряда через Малые Балканы в долину реки Марицы навстречу армии Сулейман-паши, подвигавшегося из Адрианополя к северу. В план этого движения входило нападение на Ени-Загру, занятую турками, и дело под Ени-Загрой окончилось 18 июля полным поражением турок и бегством их из города. При этом часть нашего передового отряда, находившаяся под начальством его высочества Николая Максимилиановича в другом городе – Ески-Загре и долженствовавшая прибыть 18 июля под Ени-Загру для соединения с остальными частями отряда генерала Гурко, не явилась вовсе в назначенный час на поле сражения. Отсутствие этой части сильно волновало и заботило всех в штабе Гурко, и без сомнения, более всех заботило самого начальника отряда. Он решился не оставаться ни минуты лишней под Ени-Загрой и, дав около двух часов времени вздохнуть войску, утомленному после дела, двинул затем колонны своего отряда по дороге к Ески-Загре на соединение и, буде нужно, на помощь отряду его высочества Николая Максимилиановича.

Колонны задвигались по шоссе вдоль широкой долины, богатой природой, но печальной на вид. По сторонам дороги лежали роскошные по растительности поляны, одетые зеленью высоко поднявшейся кукурузы, золотистыми стеблями и колосьями несжатой пшеницы, группами разбросанных там и сям фруктовых деревьев. Но в этой зелени долины и вблизи, и вдали дымились подожженные черкесами болгарские селения, виднелись обгорелые, почерневшие стены. Роскошная долина носила вид богатого сада, в котором только что сгорел старинный барский дом, ничто не уцелело от огня, и Бог ведает, куда девался гостеприимный, бывало, и радушный хозяин усадьбы. У самой дороги, по которой тянулся отряд, попадались от времени до времени валявшиеся трупы убитых турок и болгар, причем у болгар были отрезаны головы, и самые трупы их сильно обезображены; попались также два трупа русских драгун: лица их носили следы сабельных ударов и продольных, и поперечных. Эти драгуны, быть может, были гонцами с известиями из Ески-Загрского отряда к генералу Гурко, но смерть от руки черкесов или башибузуков застигла их на полдороге. Как бы то ни было, но вид валявшихся у самого шоссе искалеченных трупов заставлял невольно устремлять тревожный и пытливый взор в высокую кукурузу, в золотистые поля и вдаль, как бы стараясь угадать присутствие где-нибудь вблизи незримого и притаившегося врага.

В тот же день отряд заночевал в болгарском селении Карабунар, от которого, впрочем, уцелело одно разве имя, если не ставить на счет нескольких глиняных почерневших стен да медленно тлевших на огне столбов. В Карабунаре были приняты отрядом все меры против неожиданного ночного нападения. Такое нападение было весьма возможно, так как неприбытие Ески-Загрского отряда ясно свидетельствовало о близком присутствии неприятеля. Прибыв на ночлег в Карабунар, отряд лег спать под смутным предчувствием возможной ночной тревоги: кавалерия не расседлывала лошадей; штаб разместился на соломе, где пришлось, под открытым небом; каждый постарался привязать поближе к себе своего коня. Но ночь прошла спокойно и благополучно. Наутро следующего дня отряд рано поднялся с сырой и холодной ночевки, а часов в шесть уже снова двигался по шоссе по направлению к Ески-Загре.

Утро было солнечное и яркое; мягкий золотистый блеск лежал на всем пространстве долины, доступном для взора, но люди, утомленные от тревожно проведенной ночи, медленно и вяло подвигались по пыльному шоссе, всадники распустили поводья коней и как-то лениво и сонно покачивались на своих седлах; пехота тяжело и словно нехотя переставляла ноги. День между тем наступал томительный и жаркий. У каждого попадавшегося на пути колодца собиралась тотчас же тесная кучка людей, жадно глотавшая воду; у каждого ручейка выстраивались в ряд всадники и подолгу поили коней. Два часа кряду продолжалось это ленивое, утомительное шествие, в котором каждый, по-видимому, забыл и думать о неприятеле. Но вот часов в 8 утра несколько казаков прискакали с каким-то донесением к генералу Гурко, и вдруг что-то внезапное произошло в отряде, словно какая молния пролетела из конца в конец по двигавшемуся войску: все в мгновение встрепенулось и оживилось; всадники вдруг озабоченно стали править поводьями коней, пехота приободрилась и стройно зашагала в ногу; у всех лица приняли внезапно серьезное и строгое выражение. Казаки привезли известие, что неприятель показался впереди отряда, что казачий разъезд наткнулся на турецкий авангард, а подоспевшие четыре сотни казаков завязали уже перестрелку с неприятелем.

При этой вести все, что принадлежало в отряде к высшему начальству, засуетилось и двинулось вперед. Ординарцы Гурко заскакали в разные стороны, разнося приказания начальника отряда. Сам генерал Гурко, обгоняя пехоту, на полных рысях помчался со штабом и конвоем вперед, чтоб окинуть взором неприятельские позиции; наконец, весь отряд стал круто сворачивать с шоссе влево, в кукурузу, в ячменные поля и колючий кустарник.

Генерал Гурко между тем подскакал к выдавшемуся среди поляны высокому кургану, слез с лошади, быстро взбежал на курган и стал наблюдать в бинокль за видневшимся неприятелем. На расстоянии полутора верст от кургана в прямом направлении неприятель хорошо был виден простым глазом. Он занимал великолепную позицию в лесу, проходившему перпендикулярно шоссе. Лес этот, говоря строго, состоял из трех в ряд расположенных рощ, причем пересеки между рощами были покрыты густым кустарником вышиной в человеческий рост, а между лесом и нашими войсками лежала поляна, вся поросшая бурьяном, колючим кустарником, кукурузой и нескошенным хлебом. С кургана ясно видны были простым глазом колонны турецкой пехоты, стоявшей цепью у опушки рощи; колонны эти постоянно переменяли места, передвигаясь то вправо, то влево. Всадник на белом коне скакал взад и вперед по цепи, останавливаясь на минуту, взмахивая руками, очевидно, отдавая приказания. За цепью глаз различал в глубине рощи турецкую кавалерию. Не было видно только места, где помещалась неприятельская артиллерия, но она сама скоро дала о себе знать. Едва пешая наша батарея, заехав влево от кургана, где находился генерал Гурко, и в правый фланг неприятелю, открыла огонь по лесу, турецкие батареи загремели, посылая от себя гранаты по всем направлениям в сторону отряда.