Книга Мужчина, которого она забыла - Ровена Коулман

– Чудесно прошло, солнышко. Было собрание о том, что такое синдром Альцгеймера. Все старшеклассники завели друзей в доме престарелых, в память… в честь твоей мамочки.

Линда выбирается из своей стеклянной будки и, позвякивая внушительной связкой ключей, ведет меня в святая святых школы Албери-Комп, «маминой школы», как многие, и я в том числе, привыкли называть ее в последние годы – с тех пор как маму назначили старшим преподавателем литературы. Без нее здесь все было бы совсем по-другому.

– А еще пили чай с тортом. Ты же знаешь, как твоя мамочка любит торты. По-моему, она очень счастлива. Улыбается.

Я иду, прикусив язык, хотя меня так и подмывает сказать Линде, что она тупая корова, а мама – по-прежнему человек, а не какой-нибудь бессловесный овощ. Однако я молчу – вряд ли маме понравится, что в ее последний день в школе я оскорбляю секретаршу. Хотя нет, как раз такое ей бы понравилось. И все же я молчу. Если мама считает что-то удачной идеей, иногда это знак, что нужно сделать наоборот.

– Вообще-то, за последние полгода мама не сильно изменилась, – осторожно говорю я. – И за год тоже. Она все тот же человек. – Мне хочется добавить: человек, который поставил тебя на место и запретил вызывать полицию, когда миссис Харви явилась в школу разбираться с обидчиками ее сына Дэнни. Мама пришла на крики и увела миссис Харви в учительскую, где тактично объяснила, что та лишь навредит своему двенадцатилетнему отпрыску, если ввяжется из-за него в драку. Мама уладила конфликт за неделю, хотя Дэнни даже не учился в ее классе. После того случая миссис Харви выдвинула ее на премию «Учитель года» в Южном Суррее, и мама ее выиграла. Она не какая-то там слабоумная. Она еще поборется.

Линда открывает дверь в учительскую, и я вижу, что мама сидит там со своей лучшей подругой Джулией Льюис, тоже учительницей. До того как мама познакомилась с Грэгом, Джулия была ее «ведущим звеном» во всех похождениях. Я делала вид, что ничего не знаю о них, поэтому с появлением Грэга хоть в чем-то мне стало легче – не приходилось больше строить догадки насчет маминой таинственной сексуальной жизни. Конечно, мама никогда не наряжалась у меня на глазах и не шла на танцы или коктейли, флиртовать и делать еще бог знает что. И она ни разу не приводила домой мужчин, пока не встретила Грэга. Он был первым, с кем ей захотелось меня познакомить, а я как раз очень этого не хотела. Неудивительно, что их роман оказался для меня такой неожиданностью. Однако я знаю: до Грэга были другие мужчины, и некоторые из них появлялись, когда мама с Джулией «отводили душу» и «выпускали пар» в городе. Однажды она сказала, что мы не обязаны обсуждать нашу личную жизнь, если не захотим, – и мы не обсуждали. Даже когда я встретила Себастьяна, даже когда влюбилась в него без памяти, я никогда не говорила маме о своих чувствах. Может быть, зря – если кто и мог меня понять, так лишь она. Если бы я с самого начала поделилась с ней своими переживаниями, то рассказать обо всем, что случилось после, было бы куда проще. А теперь момент упущен. Я боюсь, что сейчас войду в учительскую, а мама меня не узнает или забудет, для чего я нужна, как забыла, зачем нужен руль.

Однако при виде меня она улыбается. В руках у нее огромный букет из супермаркета.

– Понюхай, как вкусно пахнут! – Мама радостно протягивает его мне. – Правда, красивые штуки?

Интересно, она в курсе, что забыла слово «цветы»? Не буду спрашивать. Бабушка всегда ее поправляет, и мама из-за этого злится. Знать бы только – слово ушло навсегда или нет? Я заметила, что иногда забытое возвращается, а иногда пропадает с концами.

– Очень милые!

Джулия отвечает мне бодрой улыбкой: уныние не пройдет!

– Мне уже сто лет не дарили цветы, – говорит мама, вдыхая цветочный аромат. – Надо будет как-нибудь тряхнуть стариной, подцепить мужика…

– Ты уже подцепила, радость моя, – отвечает Джулия не моргнув глазом. – Выскочила за самого симпатичного парня в Суррее!

– Знаю, знаю, – говорит мама, пряча лицо в букете.

Знает ли? Меня на секунду охватывает сомнение. Еще недавно мама, когда была рядом с Грэгом, сияла от счастья и парила над миром, словно один из китайских фонариков, которые гости на ее свадьбе пускали в небо. А теперь все, что с ним связано – любовь, счастье и брак, – то появляется в ее памяти, то исчезает. И однажды, наверное, уйдет навсегда.

– Может, пойдем? – киваю я на дверь. Хотя нам некуда торопиться, оттягивать эту минуту невыносимо. Последний день на любимой работе. Мама оставит позади что-то очень важное, определяющее. И чем дольше она ждет, тем сложней это будет сделать.

И еще я знаю, что сегодня, завтра или через день Грэг с бабушкой – а может, и мама – заметят, что я не вернулась в университет. Тогда правда выйдет наружу, и у каждого будет что об этом сказать. А я не хочу, чтобы мои тайны и ошибки, которые я так долго и тщательно прятала, вырвались наружу и забрызгали все вокруг, – потому что тогда они станут реальны. Я к этому не готова. Самый ужас в том, что, когда маме поставили диагноз – это было как раз во время каникул, – я испытала облегчение. У меня появился повод ничего им не говорить. И вот это меня больше всего беспокоит: мне почти двадцать один год, а я все еще не повзрослела, думаю только о себе и вижу хорошее в том, что у мамы обнаружили раннюю стадию болезни Альцгеймера. Вот какой я человек, и как мне стать лучше – ума не приложу. Вдруг оказалось, что надо быстро взрослеть и принимать важные решения, а я хочу нырнуть под теплое одеяло и с головой уйти в книжку.

К такому повороту я еще не готова.

В глубине души мне хочется рассказать обо всем маме – сейчас, пока другие не влезли со своим драгоценным мнением. И все-таки сомневаюсь: стоит ли? Я даже не уверена, поймет ли она меня и запомнит ли мои слова хотя бы на пару часов. Если я признаюсь ей в том, что разрушила свою жизнь, то не придется ли потом повторять это признание снова и снова и каждый раз видеть ужас и разочарование на ее лице?

Впрочем, она моя мама и поэтому должна все узнать. Пусть даже ненадолго.

– Ты готова? – снова спрашиваю я.

Мама неподвижно сидит на школьном стуле, и вдруг ее глаза наполняются слезами. У меня самой ноги подкашиваются, я сажусь рядом и обнимаю ее за плечи.

– Я люблю свою работу, – говорит она. – Люблю учить детей и знаю, как их увлечь, как пробудить интерес к Шекспиру, Джейн Остин и… Это мое призвание. Я не хочу уходить, не хочу. – Она смотрит на Джулию. – Меня ведь не могут заставить? Неужели ничего нельзя сделать? Это дискриминация! – В ее голосе слышится возмущение и, кажется, паника. – Я могу подать на них в суд, есть же права человека, в конце концов?!

Джулия садится перед мамой на корточки, берет ее за плечи и не перестает улыбаться, будто все в полном порядке. Будто все это шутка. Мне щиплет глаза – в последнее время слезы не заставляют себя ждать.

– Сестренка… – Джулия смотрит маме в глаза. – Ты лучшая на свете учительница, собутыльница, танцовщица и подруга. Просто пойми… Учителям запрещено сбивать почтовые ящики у ворот школы. Глупое правило. Только ты не плачь, ладно? Выше нос, не показывай, что тебе есть до них дело. Будь себе хозяйкой. – Джулия крепко целует маму в губы. – Ну, давай, иди на волю, ради меня, и будь лучше всех, как раньше. Как всегда. Будь лучше всех, и пусть они катятся к черту, сволочи неблагодарные. Потому что, куколка, я тебе так скажу: пора насладиться жизнью. Теперь можно делать все, что вздумается, и тебе за это ничего не будет.