Книга Преступление без наказания или наказание без преступления - Алексей Лукшин

Ему пришлось по душе рассказать о некоем факте, мне неизвестном, так что он даже немного вырос в собственных глазах.

– После возвращения недолго пожил в радости и удовольствии. А удовольствие заключалось всего-то в том, чтобы друг на друга с любимым человеком насмотреться, работать, да на завтрашний день оптимизма набрать. Началась очередная война. Деда призвали в первых числах июля, двух недель не прошло с её начала.

Представляя такую жизненную круговерть, перед моим взором всплыл образ деда Андрея. С одной войны на другую. Конечно, не один такой. Видя моё задумчивое лицо, продолжая мои мысли, друг произнёс:

– Лёха, а в конце сорок первого, кажется… Эх, не помню точно, где-то в Белоруссии или в Брянских лесах, в окружение попали. Долго выйти не могли. Голодно, рассказывал, было! Замерзали!

Он продолжал говорить, но я не слушал. Когда нас учили в школе, в нас воспитывали военно-патриотический дух. А на самом деле, думается, выглядело иначе. Разве в лесах зимой с ума от голода не сойдёшь? Как-то в силу моего ума воображение рисует вовсе не ягодные и не грибные картины, а солдатика помоложе, да покрупней, словно телёнок на заклании. А иначе не выжить. Костёр согревает день-другой, на третий, глядя на огонёк, уже не станешь сытым.

Недели и месяцы голода, и вдруг… Нет! Не хочется думать, это страшно! С мёртвого снимать портянки и всё остальное, чтоб не замёрзнуть и выжить. Не дай бог, ужасно! Интересно, рассказывая мне, он сам об этом думал? Отстранившись от нашего разговора и включившись снова, я услышал:

– Его призвали водителем и чуть ли не сразу в разведроту перевели. Если бы знать, всё расспросил, а получается, отнёсся с безразличием, урезками только и помню. Знаю, что и за линию фронта ходил за языками.

На памяти снова возник образ боговерующего деда Андрея. Интересно! Злой был, жестокий человек? Там, на войне? Вопрос без ответа. Успевал прощения у Господа попросить? Или потом, спустя годы, замаливал? А может и не думал о том. И верно, такое чаще в те годы было.

Наша беседа превратилась в плавное перебирание фактов и человеческих судеб в этой кошмарной странице нашего государства. Коснулись психологии людей, их религиозности и философии, приобретаемой с каждым прожитым днём.

– А дед выжил на войне благодаря тому, что был трудягой! Кузнецом был, умел лошадей подковывать, тем и спасся.

– От кого? – не понял я.

– В сорок третьем в плен попал!

– Вот так новость, – я выпятил удивлённые глаза и замолчал.

– Дружок у него фронтовой! Панкратов! В разведке с ним служил, всегда вместе, дружили крепко. Не могу в подробностях рассказать. Ты же помнишь деда, что войны касалось, молчун какой. Все годы, что помню. Но! О тех временах всегда молчал.

Про плен ничего не помню, чтоб рассказывал, я ведь тоже маленький был, особого значения не придавал его словам. Помню, однажды заикнулся: «В кино хорошо убегают, по-геройски, но это в кино». А они немца зарезали, машину угнали, где-то остановились, бросили её и прочь бегом, что есть мочи, падали, вставали и снова бежали. Страх не проходил с самого того момента, как в плен попал, тряслись от страха, но делали. Пока до своих не добрались.

– А не помнишь? Хоть небольшие подробности.

– Да нет, – последовало молчание.

– Он же верующий, грех на душу взял! Вот так, всё понимая! Видел перед собой и ножом убил человека осознанно, чтоб самому выжить. Это не из окопа стрелять, это как-то иначе. А рассказывать, значит, вновь пережить. То же самое, наверно, что повторно нагрешить.

– Лёха, дед говорил, что самые ужасные, страшные дни, о которых и вспоминать не хочет, были те дни, когда к «своим» вернулся. Что началось! Как били. Нет, не били, а пытали избиениями и голодом, лишь бы сознались, что они предатели и диверсанты. Кошмар. Ад, сотворённый руками человеческими. И ничего не изменишь. Пока суд да дело, приговор и в дисбат. В дисбате такие, как он, были самым низшим сословием преступников. А значит, смерть. Сказывал, что, будучи худым, его били меньше, раньше заканчивали. Он даже Бога славил, что худощав. Панкратова, который покрепче и коренастей был, всегда дольше избивали. Сознаться в том, чего не было, наговорить на себя легче. Да только! Понимание жизни, поступков и поведения людей сильней заставляет задуматься. И не сознаёшься – интуитивно. Хотя силы и терпение на исходе. Понимаешь, сознаешься – бить будут сильнее, кулаками дух выбьют, напрочь забьют до смерти эти красные дознаватели. Отчего станут довольны, что предателя нашли, предотвратили. И поделом ему.

С интересом и волнением слушал я историю человека, которого я видел каждый день, не подозревая о его непростой жизни.

– В деле у него стояла пометка о профессиях, которыми владел. Среди них кузнечное дело, которым овладел ещё мальчуганом, тогда и научился лошадей на подковы ставить. Знать, потребность случилась, и его через два месяца забрали из «дисбата», ближе к тылу, армии лошадей надо было готовить. В военное время лошадь была боевой единицей, так как каждой пушке практически для передвижения требовалась лошадь, каждой подводе с боеприпасами, а сколько ещё самого необходимого нужно перемещать. Вот где пути господни неисповедимы, улыбка судьбы. А самолёты и танки – это как невидаль солдатская. Где-то были, конечно! Позже узнал, что Панкратова через два месяца всё-таки убили, скорее, забили до смерти.

Во время разговора, поясняя эту историю, он сравнил телосложение примерно так: «Я ведь в деда пошёл. А вот Панкратов! Лёх, как ты – невысокий и крепкий. Историю про Панкратова хорошо помню, всегда на тебя смотрю, ты мне его напоминаешь».

Стало не по себе от того, что мой друг примерил судьбу горемыки Панкратова на меня. Что за сходство нашёл? Почему?

Понял не сразу. Но понял. Иногда, встречаясь и размышляя на тему «жизнь», я произносил какую-то фразу, а может, приводил пример или что-то, что дало повод, провести параллель в уме, воображаемом мире. У каждого человека свой воображаемый мир, мозг рисует представляемые сюжеты в нашей голове. И вот для себя друг что-то нашёл в моих словах, припомнив дедушкину историю. И на!

Панкратовым стал в его представляемом мире я.

Нарастало огромное желание выкинуть прочь из головы историю о Панкратове.

– Что дальше? – умышленно перебил, чтобы уйти от неприятных мыслей.

– В военном билете нет сорок третьего и сорок четвёртого года, будто нет человека в эти годы, ничего не делал, не жил вовсе. Благодарное отечество: нет записи – нет человека.

В конце сорок четвёртого запись появилась, что зачислен в ту же часть, но это наступало время, когда практически уже становилось ясно, что победа на нашей стороне, все армии шли в наступление практически по всем фронтам.

Со слов деда, весной сорок пятого во многих местах война, как таковая, закончилась, и многие части уже не вели боевых действий. Для него война завершилась в Венгрии под Будапештом. 9 мая, когда фашистская Германия признала поражение, многие уже как месяц и больше без боёв только перемещались по территориям других государств.