Книга У стен Малапаги - Рохлин Борис

«После чего?» — оживился Эротичный.

«После того», — сказал Мой брат-граф.

«И что она тебе сказала?» — заинтересовался Плешивый.

«Оригинальную мысль высказала. Мы, — говорит, — любим друг друга».

«А ты что?»

«Удивился, конечно, и спрашиваю: с чего ты взяла?»

«А мы с тобой, — отвечает, — после этого разговариваем».

«Сокровенная примета любви, — удивился Эротичный, — мне такой никогда не встречалось».

«А ты откуда знаешь?» — спрашиваю.

«Уж я-то знаю», — говорит.

«Девушка, — вздохнул Эротичный. — Оно, конечно, дело деликатное. Да и какая разница. Чем больше, тем лучше. Дань количеству».

«Не в количестве суть, а в качестве», — сказал Мой брат-граф.

«Тела, что ли?»

«В качестве переживания», — сказал Шельмуфский.

«Какое там переживание! — разозлился Эротичный. — Что, я хуже тебя предмет знаю? Попрыгали, отдышались, да по домам. Через час и не помнишь, чего было, уж не говорю, как выглядела. Нашёл… переживание».

«Любовь — такое дело…», — примирительно сказал Плешивый.

«Оно, конечно, — сказал Мой брат-граф. — Надо отдать должное прелестным Шармант. Они выработали простую и строгую философию: „Что значит было? Это значит, что ничего не было“».

«Неугомонные», — сказал Еродий и безнадёжно махнул рукой.

Вы снова здесь, изменчивые тени… Пронизанный до самой сердцевины тоской тех лет… Насущное отходит вдаль, а давность, приблизившись, приобретает…

Относительно кораблекрушений условлено, что если человек, собака или кошка спаслись с корабля, то такой корабль или баржа и то, что находится на них, не могут считаться остатками кораблекрушения. Если кто-нибудь будет претендовать на эти вещи и сможет доказать в течение года и одного дня, что они принадлежали ему или его господину, или что они пропали, находясь под его надзором, то они должны быть возвращены ему без промедления.

«Мм-мм-мм», — сказал Профессор.

Все согласились, что Профессор, как всегда, прав.

Бедный друг, истомил тебя путь. На Невском было тепло, солнечно и почти безлюдно. Красиво живут люди. Париж, особняк, — отстроен в начале девятнадцатого, куплен прабабкой в середине, — Наполеон, корсиканская куртизанка, поют дуэтом, нет, не с Бонапартом, с молодым человеком из приличной семьи. Наполеон в раме орехового дерева на втором этаже особняка, а спевка на первом. В прямоугольнике рамы изображён уже не Бонапарт, ещё не Наполеон, уже не первый консул, ещё не император. В промежутке судьбы. В лестничном пролёте будущего не видны ни Ватерлоо, ни Эльба, ни Святая Елена. Верите вы в ненависть и смерть? Ни в то, ни в другое. Покойники — самые счастливые люди, потому и называются покойниками. Юлиан Перфильев сделал попытку повеситься на унитазном бачке. Не получилось. Ты, конечно, помнишь тот Ванинский порт? Счастье — затея, выдумка? Однако хотелось бы ещё до летального… Как мне говорила моя бабушка при виде приближающегося мужчины, — улица, весна, все ещё живы: бабушка, мужчина, я, — не называй меня при нём бабушкой, тётя, только тётя. Дитя природы. Все мы ублюдочные дети природы.

Рыдаю не над текстом письма, а над штампом, форматом, аббревиатурой, знаками исчезнувшего, погибшего, утраченного времени. Дурного времени. Но дитя не знает об этом. Простите пехоте. Каждый пехотинец слаб, одинок, возвышен и обречён. После каждой атаки одни трупсики. А хочется домой, войти, снять пальто, опомниться. Живой, неужели да…? Двое в одной постели, — не на троих же соображать, — лето, август, год. Высоко и сомнительно. Пора освобождаться от фантасмагории, фантасмагории любви, кажется, после смерти…

Написал, — строго так спрашивает, — нет, — говорю, — плохо, — это она. Спросила бы лучше, как у тебя с печенью, почками и пр. Не умер ли к всеобщему ликованию близких? У, алкаш проклятый!

Животные, если рассматривать их в целом, представляют собой живые существа. Большинство животных обладает способностью перемещаться, и все они имеют части, которым присуща очень большая раздражимость. Животным оргазмом называется то своеобразное состояние податливых частей живого животного, которое обусловливает во всех точках этих частей особое напряжение, настолько сильное, что оно делает их способными к внезапной и непроизвольной реакции на любое возможное воздействие и заставляет их реагировать на движение содержащихся в них флюидов.

Про пчёл и Муравьёв нельзя сказать, что в холодное время года их дыхание бывает ослаблено, но есть полное основание утверждать, что их оргазм при этом бывает весьма понижен и что он приводит их в состояние оцепенения, свойственное им в этих условиях.

Послушаем музыку деревьев, обдуваемых ветром.

Солнце всходило в положенном месте востока и закатывалось в темноту вечера и ночи, зеленели деревья, кустарник, плющ принимал в свои объятия развалины под готику, листья желтели и опадали, расцветали розы, тюльпаны и шиповник, земляника и ландыши, трава бегунок и лесная малина, снег укрывал землю, таял, текли весенние ручьи, по ним плыл бумажный кораблик с оловянным солдатиком, в тумане моря голубом белел одинокий парус. Где-то собиралась гроза, погромыхивала, посверкивала, позыркивала молниями, высоко плыли облака, тучки, небесные странники. Ратевани был выпит. Принялись за белое крепкое.

Эммануэль Кант, магистр, всеподданейше умоляет е. и. в. всемилостивейше назначить его на освободившееся место ординарного профессора по кафедре логики и метафизики в Кёнигсбергском университете.

Пресветлейшая великодержавнейшая императрица, самодержица всея России, всемилостивейшая императрица и великая жена!

Надежда, каковою я себя льщу быть назначенным на академическую службу по предмету сих наук, особенно же всемилостивейшее расположение е. и. в. оказывать наукам ваше высочайшее покровительство и снисходительное попечительство, побуждают меня всеподданейше просить е. и. в. всемилостивейше благоволить благосклонно утвердить меня на вакантную кафедру ординарного профессора. Готов умереть в моей глубочайшей преданности. В. и. в. наивернейший раб Эммануэль Кант.

«Мм-мм-мм», — сказал Профессор.

Все согласились, что Профессор, как всегда, прав.

Реляция ген.-аншефа Салтыкова о победе при Кунерсдорфе от 2 августа 1759 г. С глубочайшим к стопам вашего императорского величества повержением, приемлю дерзновение, ваше императорское величество, вновь, с дарованною сего месяца первого числа от всевышего победоносному вашего величества оружию, совершенным неприятеля разбитием, толь знаменитою победою раболепнейше поздравить.

Я вспоминаю немца офицера, и за эфес его цеплялись розы и на губах его была Церера.

Всё было, и восторги, и радости, и резвость не по разуму — извечная неугомонность. Все мы добрые и неугомонные. А что? Я уж такая, он уж такой, все мы такие.