Книга Ласточкино гнездо - Фазиль Искандер

СОКРАТ. Сейчас я у них это отниму. Телесность — хитрая вещь. Она внушает человеку путать ярость и свирепость с мужеством. Мужество — это храбрость, открытыми глазами глядящая на опасность. Ярость — это храбрость с пеленой на глазах, скрывающей опасность. Но что же это за храбрость, если она не видит опасности и не одолевает ее?

Разбойник доводит себя до исступленной ярости и в этом состоянии нередко действительно рискует жизнью. И сам он, и окружающие его люди воспринимают это как истинное мужество.

Но это не истинное мужество. Это похоже на игру актера, который изображает нам героя. Но я не могу сказать, что эта игра неискренна. Она почти искренна или даже просто искренна.

Разбойники воспитывают в себе презрение к землепашцам, к ремесленникам, к торговцам и так далее. Они как бы аристократы низа. Постоянно воспитывая в себе презрение к обычным людям, они легко воспламеняются яростью и алчностью, когда идут на грабеж. Сопротивление жертвы приводит их в еще большее исступление, как если бы овца, поваленная для заклания, вдруг укусила человека.

НАВЕЙ. Но разве разбойники не проявляют мужество, когда вдруг начинают враждовать между собой и нередко идут на смерть, оспаривая добычу? Тут же нельзя сказать, что они презирают своих соперников, как землепашцев или торговцев?

СОКРАТ. И тут, милый Навей, нет никакого мужества. Разве жеребцы, яростно кусающие друг друга, чтобы овладеть кобылицей, проявляют мужество? Их действиями движет телесная жажда, воспламеняющая ярость. Кстати, знаменитые разбойники часто бывали мощными жеребцами, и это не случайно. И не случайно землепашцы оскопляют буйных животных, и те успокаиваются. Так же следовало бы поступать с императорами, царями, военачальниками. Тогда войны бывали бы гораздо реже…

Кстати, склонные к насилию и излишествам сладострастья сами похожи на детородный орган. Природа метит таких…

Навей и Феодосии переглядываются. Сократ тихо смеется.

Нет, вы непохожи.

НАВЕЙ. Удивительные ты вещи говоришь, Сократ. Надо присмотреться к своим знакомым.

ФЕОДОСИЙ. А что это тебе даст?

НАВЕЙ. Не знаю, но может пригодиться в торговых делах. Или вдруг придется выбирать царя. Не мешало бы присмотреться к его внешности…

ФЕОДОСИЙ. У тебя не спросят, кого выбирать.

НАВЕЙ. Выходит, Сократ, разбойник вообще не способен на мужество?

СОКРАТ. Человек — сложное существо. Иногда и разбойник оказывается сложнее, чем он кажется себе и другим. Можно представить, что разбойник повздорил с другими разбойниками и те решили уничтожить его мать и его сестер. И он узнал об этом. И в такой миг в нем может проснуться истинное мужество и истинная доблесть. И он говорит: «Свою мать и своих сестер я буду защищать, пока жив!» И защищает. Не исключено, что его душа, вкусив сладость чистой доблести, больше не захочет возвращаться в состояние ярости и свирепости. Не исключено, но не обязательно.

ФЕОДОСИЙ. Сократ, как всегда, режет правду. Когда пьяный Алкивиад забрел в комнату, где спала моя дочь, и я услышал ее крик: «Папа, что надо этому пьянице!» — я вбежал в комнату, чтобы защитить дочь. Я испытал истинную доблесть истинного эллина! Я готов был убить этого знаменитого вояку, если бы он успел себе что-нибудь позволить. Но он только стоял у постели моей дочки с расквашенным носом. Он сунулся к ней, и она ему влепила оплеуху. Я дал ему слово никому не говорить об этом, но теперь снимаю с себя клятву. Я его провел в заднюю комнату, сам помог ему умыться, чтобы не позорить его перед рабами. Сам приложил к его носу мокрое полотенце, пока он лежал. Он сначала что-то молол про перепелку и собаку, а потом стал хвастаться, что он первый красавец в Афинах и что он никогда не знал отказа ни от одной женщины и ни от одного мужчины. Говорить — так всЈ! «Только Сократ, — сказал он, — был единственный мужчина, который не дрогнул перед моей красотой, хотя я его пытался соблазнить». Правда ли это, Сократ?

СОКРАТ. Да, со стороны красавца Алкивиада, оказывается, были поползновения, но я об этом не знал. Потом он сам об этом сказал. Как-то он предложил мне бороться. Я согласился. Мы разделись и стали бороться…

ФЕОДОСИЙ. Умоляю всеми богами, Сократ, кто оказался сверху?!

СОКРАТ. То я был сверху, то он. Но, оказывается, он хотел борьбой разгорячить меня для других целей. А я не подозревал.

ФЕОДОСИЙ. Вот змея! И до Сократа дополз! Моя дочка имела глупость кому-то из подруг рассказать, что расквасила нос знаменитому вояке. И это до него дошло. И что же он на это сказал? «Кровь за кровь!» Какой намек бросил! Как это люди могут понять? А моя дочь давно замужем, у нее прекрасная семья, дети.

СОКРАТ. Оставь беднягу Алкивиада, Феодосий. Он уже давно в аиде.

ФЕОДОСИЙ. Он давно в аиде, а язык его еще здесь болтается. Кровь за кровь! Я этого ему никогда не забуду!

СОКРАТ. Скоро я его встречу в подземном царстве. Я заставлю его душу просить у тебя прощения. И она попросит. Но как тебе об этом передать? Не вызывать же тебя туда?

Сократ тихо смеется.

ФЕОДОСИЙ. Не надо мне его прощения. В самом деле у него нюх, как у собаки. Сколько комнат, а он вынюхал именно комнату моей дочки и получил оплеуху. Вот и все, что было. А он: «Кровь за кровь!»

НАВЕЙ. Сократ, я вижу, ты большой враг телесности. Но если люди последуют твоей философии, род человеческий иссякнет.

СОКРАТ. Я не отрицаю телесность. Но телесность должна быть верной рабой духа. А дух, в свою очередь, должен время от времени пускать на волю свою телесность, чтобы не впасть в гордыню. У меня трое детей. Младший совсем младенец, хотя мне семьдесят лет. И я сиживал за пиршественными столами, пивал редкие вина и едал вкусную снедь за веселой беседой с друзьями.

ФЕОДОСИЙ. Я ли не видел этого своими глазами! Как красиво Сократ говорил, как красиво ел и пил! Видно было, что философ снисходит, опускается до еды и питья. Не то что этот пьяница Алкивиад! Дорвался до питья и пил, как скиф! А ведь он был богач, а Сократ всегда был беден. Вот что значит настоящий философ!

НАВЕЙ. Прости, Сократ, за нескромный вопрос. Бывал ты когда-нибудь пьян?

СОКРАТ. Бывал, милый юноша, бывал! И не раз! Но я никогда в жизни в пьяном виде не терял нить беседы и не путал свою постель с чужой.

ФЕОДОСИЙ. Не то что этот дурень Алкивиад! Великий воин, великий воин! Еще надо хорошенько проверить, какой он был воин! Моя дочка потом, когда узнала, что Алкивиад считается первым красавцем Афин, долго смеялась и говорила: «Вот уж не подумала бы! Хоть бы меня предупредили! Я бы, может, удержалась от оплеухи!»

НАВЕЙ. Теперь я понимаю, почему, когда я увлекаюсь гимнастикой, мне очень хочется кого-нибудь стукнуть. А когда не увлекаюсь, не хочется. Следует ли из этого, что телом совсем не надо заниматься, чтобы не омрачать свой дух яростью?

СОКРАТ. Нет, этого не следует. Два-три раза в декаду гимнастика или борьба полезны. Два-три часа в декаду стоит подумать о теле, чтобы остальное время о нем не думать, чтобы все остальное время оно свободно и легко подчинялось духу.