Книга Блондинки начинают и выигрывают - Светлана Успенская

— Ну, куда прешь? Куда, спрашиваю, прешь? Что ты мне своей корочкой в глаза тычешь? Ты думаешь, я не видел в своей жизни корочек? Еще покраснее видел, чем твоя… Не видишь, русским языком написано — «посторонним вход воспрещен»! За трупами, тоже языком написано, в другую дверь. С высшим образованием небось, по самые уши в очках, а тоже прет…

Тебе не за трупом?.. Что, говоришь?.. Доктора тебе, который вскрытие делал?.. У нас много докторов. И трупов тоже полно. Выбирай любого, по сходной цене. Шутю я, конечно, шутю. Говорят тебе, у доктора перерыв сейчас, обедают оне. Так вот, осади…

Ну, чего пригорюнился?.. Аж очки погасли. Ну вот, с ним как с человеком обходишься, не как с бесчувственным телом, а он — ну в блокнот строчить. Ну, будя, будя, говорю, писать… Писатель!..

Так тебе зачем доктор-то?.. Опять двадцать пять — поговорить! Ты это… С тещей своей на кухне разговаривай, а у нас тут по пустякам балакать некогда. Думаешь, доктору есть время с тобой лясы точить? Если он с каждым, кому вскрытие сделал, будет разговаривать, ему рабочего дня не хватит.

А о чем поговорить? О деле? О каком таком деле? Не хочешь рассказать, значит, жди, раз у тебя с доктором дела. До вечера прождешь, враз о делах забудешь…

А какие у тебя с ним дела могут быть? Насчет тела, обнаруженного на той неделе в лесу? Это в каком лесу? В санаторском, возле пансионата «Верхние Елки»? Да, слышал я, на деревне трепали об этом…

А ты не родственник этому телу, нет? Друг? Тоже нет? Тогда зачем тебе… Посмотреть? Вот те нате! Чего на него смотреть? Он что, голая девица?

Ежели ты хошь покойничка своего украсить, как на фотографии, так это вопрос не к доктору. Доктор такими делами не занимается, он только животы шьет или голову, если она там оторвана или раскололась, к примеру. У твоего родственника голова на месте? Ага, не знаешь…

А с тонкими художественными вещами, чтобы покойник как живой был, чтобы дышал как при жизни, это к нашему Митричу пожалуйте. Он у нас художник с большой буквы «ха». Натура тонкая, нервная, даже на грудь не принимает, чтобы во время рисования ненароком не ошибиться.

А то с ним один случай был… Нет, ты послушай, послушай, тебе интересно будет, все равно доктора до вечера ждать, пока он после обеда выспится, так что слушай…

Однажды клиент нашему Митричу очень уж смурной попался. Долго валялся незнамо где после пьяной драки, вот у него фотография-то и попортилась. Короче, на виске у него было… Нехорошо, одним словом… Ухо одно напрочь отвалилось, и носик чуть на сторону пополз.

А горюющие родственники требуют: мол, желаем, чтобы наш драгоценный папаня был как при жизни. Чтоб в душе все переворачивалось, когда сослуживцы его в последний путь повлекут. И сразу «барашка в бумажке» и лицевой снимочек Митричу вручили, лет двадцать назад сделанный, для сличения физиономий. Плачут, желают, чтобы ихний папаша получше физией вышел. Поблагородней.

Ну, наш Митрич снимок в карман сунул, «красненькую» в ладошке зажал, все как полагается. Говорит, мол, наша контора работает по желаниям трудящихся, сделаем вашего папашу в лучшем виде, если еще одну «красненькую» к торжественному выносу представите. Убитые горем родичи обещались, конечно.

А тут, как на грех, еще одну жертву капитализма привозят. Девицу юных лет в синюшной раскраске. Она на шоссе подрабатывала, помогала водителям размыкивать путевую тоску. По сходной цене и только в пределах Московской области. Потому как далеко выезжать она не любила, предпочитала нормированный рабочий день, то есть ночь, и твердую таксу, причем не в иностранной валюте, а наших деревянных, для простоты жизни. И вот приходят к Митричу рыдающие подруги этой девицы в платьишках по самое никуда и тоже просят сделать их любимую Вавочку в лучшем виде, потому что она у них вроде как за примадонну считалась. И тоже фотографию вместе с «красненькой» в ладонь художнику суют. И просят сделать ихнюю девицу в виде невесты. Чтобы даже черты непорочности и святой простоты на лице проступили сквозь сплошной синяк (дамочку эту из «КамАЗа» на двести одиннадцатом километре на полном ходу скинули, вот она немного и побилась, пока в кювет кубарем летела).

Ну, Митрич фотографию дамочки в другой карман сунул и пообещался представить в лучшем виде. Как полагается.

Надо сказать, у нас места тихие. У нас не столица, чтоб каждодневно свалку устраивать. У нас бывает, неделю ждешь — и ничего, разве что какую-нибудь старушку-молельщицу из деревни привезут. А что старушка… Она от старости уже вся ссохлась, как святые мощи, и гримировать ее — только краску даром изводить. Тихо-то у нас тихо, а вот тоже ведь наплывы бывают. Когда зараз два жмурика приплывут, — Митричу это хорошо, это ему работа в удовольствие. Редко у него такие хлебные дни бывают.

Но только в тот день Митрич был приглашен на застолье к свату в соседнюю Брюхачиху. Помялся он, однако, прежде чем пойти. Потому как хотел сохранить себя в свежести для завтрашней работы, знал ведь, какой у его свата в Брюхачихе термоядерный самогон. Это такое пойло, брат, что мозги вместе с памятью как топором вырубает до самого утреннего опохмела. С утреца, как встанешь, опохмелишься, так враз в башке прояснеет. Точно в голову новую лампочку ввернут. Такой, брат, самогон особенный. Они его из каких-то грибов гонят. Чтоб лучше шибало. Обычная водка наш народец уже не берет. Очень привыкший к этому напитку у нас народишко…

Я, приятель, почему тебе так подробно об этом говорю… Я ведь этому свату сам двоюродный плетень и знаю точно, как оно было. Уморила в тот день жена Митрича: все ныла, пошли да пошли. Охота ей было перед родней в новой юбке покрасоваться. Ну и пошли.

Дальше что было, Митрич сам не помнит. Ежели спросить — не расскажет, хоть стреляй его навылет.

А было дело так. Надрался Митрич до положения риз, как и полагается на именинах, но, помня в глубине своей совести о важной работе, честно отправился за полночь домой, чтобы с утра с новыми силами приступить к ответственному поручению. Ибо грела его мысль о том, что в неминуемой грядущности еще две «красненьких» ему обломятся.

Только забыл он про чудесные свойства брюхачихинского самогона.

Объясняю тебе, в чем ошибка его заключалась. Запамятовал он взять с собой чекушку на опохмел, оттого-то и поплатился жестоко. Я так думаю, что опохмелялся он в то историческое утро чуть ли не простым пивом — вот в чем его ошибка была, чуешь?

Короче, утром пришел он беспамятно на работу, держа в голове образы людей, которых ему нужно было возродить к жизни для похорон. Потому что, считал он, настоящий художник не имеет права творить с бухты-барахты, нашармака. Должен он сначала образ этот в голове своей построить от «а» до «я», от носа до последней бородавки под глазом, и только потом уже за краски приниматься.

Впрочем, примерные образы у него были построены еще на трезвую голову, и Митрич самонадеянно намеревался, даже толком не опохмелившись, перенести их, так сказать, на полотно в животворном виде. Пришел он в свою мастерскую и принялся сосредоточенно творить. Время его поджимало, да и «красненькие» уже получены. Ибо не такой наш Митрич человек, чтобы задаток без стоящей работы брать.