Книга Я, ты, он, она и другие извращенцы - Джесси Беринг

Наше общество настолько занято вопросом, до какой меры “естественным” или “неестественным” является данное сексуальное поведение с эволюционной точки зрения, что мы упустили из виду куда более важный вопрос: является ли это поведение вредоносным? Во многом это даже более сложный вопрос, потому что естественность можно оценить по относительно простым статистическим параметрам (например, “как часто такое поведение проявляется у других биологических видов?” или “у скольких людей проявляется такое поведение?”), а понятие вреда в значительной мере субъективно. Вред как таковой невозможно прямо оценивать, потому что при его оценке используются определения, которые все понимают по-разному. Когда речь идет о вреде в половой сфере, то, что вредно для одного, для другого может быть не только безвредно, но даже полезно. Например, если бы Кейт Аптон сейчас зашла ко мне в кабинет, привязала меня к стулу, исполнила бы стриптиз и прижалась промежностью к моему лицу, я думаю, мне потребовались бы годы психотерапии. А если бы то же самое произошло с моим братом-гетеросексуалом или с одной из моих подруг-лесбиянок, я подозреваю, их мозг воспринял бы инцидент совсем по-другому. (Не говоря уже о том, как мозг жены моего брата воспринял бы реакцию брата на упомянутую промежность.)

В отношении вреда люди по-разному оценивают не только сексуальные действия, но и желания. Для религиозных людей этот разговор совершенно бессмыслен[10]. Но если отказаться от представления, будто можно совершить грех, просто помыслив о чем-либо, становится ясно, что желания (неважно, насколько девиантные) по сути безвредны, по крайней мере в физическом смысле. Психическое состояние – это “вздох, не более”[11], писал Жан-Поль Сартр. Конечно, может случиться, что сексуальные желания причиняют вред самому человеку (особенно если им подвержен тот, кто убежден, что мысли эти исходят от дьявола). И все же вероятность причинения вреда другому появляется лишь тогда, когда мысль воплощается в поведении.

Относиться к человеку как к извращенцу по сути и считать его аморальным потому, что у него возникают необычные эротические мысли, а его мозг реагирует на сексуальные стимулы, которые признаны другими неприемлемыми, – это средневековье как по жестокости, так и по идиотизму. Более того, это контрпродуктивно. Изучение “эффекта белого медведя” социальным психологом Даниэлем Вегнером показало, например, что если человек пытается отбросить определенные мысли, они завладевают его сознанием. (Что бы вы сейчас ни делали, тридцать секунд не думайте о белом медведе!)

Наше моральное осуждение должно быть направлено главным образом на сексуальные действия, приносящие вред, а не на возбуждение от бесплотного изображения, возникающего в персональном кинотеатре сознания[12]. Однако с этим легче согласиться в принципе, чем применить на практике. Если мы оказываемся в курсе девиантных желаний другого, это может нарушить нашу способность к логическому мышлению. Например, вы узнали, что дружелюбный сосед средних лет (тот самый, у которого “Хонда Аккорд”, белый заборчик и обожающий его золотистый ретривер) получает сильнейшее сексуальное удовлетворение, во время мастурбации фантазируя о жестоком изнасиловании. Или что веселая розовощекая женщина, которая работает в булочной по соседству, испытывает оглушительный оргазм, лишь увидев конский пенис в одном из своих многочисленных глянцевых журналов о лошадях. Изменит ли это знание ваше восприятие этих людей как уважаемых членов сообщества? Насколько вам известно, ни один из них не нанес вреда ни одному живому существу (и не похоже, что они вдруг начнут совершать какие-то действия, продиктованные этими желаниями, поскольку до сего момента они вполне успешно от них воздерживались). И, тем не менее, трудно удержаться и не начать оценивать их мысли с позиций морали.

Одна из причин, почему мы смешиваем сексуальные желания и сексуальные действия, когда пытаемся оценить других с позиций морали, такова: их разделяет лишь один шаг. Несмотря на то, что желания не всегда воплощаются в поступки, поведение человека сильно зависит от того, что у него на уме. С философской точки зрения, использование информации о сексуальных желаниях человека при его моральной оценке ошибочно, однако это позволяет принимать гибкие решения. Даже если у вашего соседа с фантазиями об изнасиловании безупречная репутация, вам как привлекательной женщине разумно отклонить приглашение на романтический ужин у него дома, где будете только вы вдвоем. А будь у меня конь, я бы близко не подпустил к нему любительницу лошадей из булочной.

Такой подход представляется морально оправданным (он нужен, чтобы защитить нас самих и тех, кого мы любим), но не логичным (поскольку это предубеждение обусловлено его сексуальной природой, а не совершенным им поступком). Когда речь идет о ситуациях, представляющих высокий риск, например, кого именно пригласить присмотреть за детьми или стоит ли идти на свидание с человеком, которого вы едва знаете, негативные стереотипы могут нести адаптационную функцию. Но это не значит, что адаптация морально оправданна (сказать так означало бы впасть в натуралистическую ошибку). В конце концов, тот же механизм работает с любой другой социальной группой, находящейся в меньшинстве. Будь то цвет кожи, вес человека или его акцент, негативные стереотипы указывают кратчайший путь к принятию решений в социальном контексте, особенно когда на обдумывание не хватает времени или когда возрастает риск. В случаях с девиантными сексуальными желаниями и нашим желанием избежать вреда осторожность может быть оправданна, но не следует настолько слепо следовать чувствам, чтобы быть не в состоянии увидеть изъян в собственной логике. Распространение пугающих атрибутов худших представителей социальной категории, на принадлежность к которой не указывают внешние индикаторы (например, вероисповедание и сексуальная ориентация), на всех ее представителей ведет к тому, что мы ищем монстров среди нас. Мы испытываем моральную панику. Поскольку сомнительные сексуальные желания неочевидны, под подозрением оказываются все.

Если бы в бюллетене для голосования появился вопрос о превентивном истреблении педофилов, не сомневаюсь, что эта мера была бы одобрена подавляющим большинством. Полагаю, люди рассуждали бы так: поскольку педофилы суть зло, в интересах общества избавиться от них. Именно такой подход к половым девиациям бытовал в XVII веке в Новой Англии. Всем известно об охоте на ведьм в Сейлеме, но вы наверняка не слышали об охоте на “свинолюдей” в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. В те времена самыми страшными злодеями считались не педофилы (возраст вступления в брак в колониях составлял десять лет!), а мужчины-сообщники дьявола, оплодотворявшие домашний скот. Люди боялись, что появившееся в результате злонамеренное потомство проникнет во все уголки юной Америки и изгадит все созданное руками благочестивого народа. Поселенцы заимствовали эту странную идею у Фомы Аквинского, который назвал существо, рожденное животным от человека, продигием. Согласно Фоме Аквинскому, продигии могли появляться на свет также в результате секса с атеистами (известные извращенцы!), но в те времена в колониях было больше свиней, чем атеистов.