Книга Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей - Жаклин Паскарль

Странно, что он выбрал мусульманский способ, чтобы сказать мне об этом. Я сидела молча, не в силах подобрать слов, чтобы отреагировать на его пугающее заявление. Вслед за этим он сказал мне, что «не желает быть мужем известной женщины» и что он «серьезный журналист и ему давно пора написать первую книгу». Не было ни споров, ни объяснений сказанного. Где-то я даже понимала его: на том этапе жизни я бы сама не хотела быть своим мужем.

Я пыталась шепотом умолять его, но в переполненном людьми самолете мне было трудно найти слова, которые могли бы спасти наш брак. Ощущая себя разбитой, я ушла в туалет плакать и оставалась там до тех пор, пока турбуленция и настойчивость стюардесс не вынудили меня сесть на свободное место в другом конце самолета.

Позже Ян убеждал меня, что он имел в виду совсем другое, но я в глубине души знала, что тогда он был пугающе жестоко честен. Его слова послужили смертным приговором доверию и подорвали остатки ощущения уверенности и безопасности, которое я вкладывала и черпала из нашего брака. В моем представлении они были предательским ударом, от которого наши отношения уже не могли оправиться. Край обрыва сам подобрался мне под ноги, а я до сих пор не понимала, что уже там нахожусь.

После этого заявления мы с Яном еще некоторое время работали вместе. Мы уже не были близки, хотя все еще жили в одном доме. Благодаря тому, что открылось в самолете, мое сознание начало работать в режиме самосохранения, но для окружающих эта перемена оказалась практически незаметной. Этим я обязана своему детскому опыту, после того как стала жертвой сексуального насилия. Я просто отгородилась ото всех стеной и попыталась найти новые способы существования, новую цель и предназначение, которые не должны были иметь ничего общего с моим гибнущим браком.

На съемках сложнее всего было брать интервью у детей. Еще до того, как отправиться в эту командировку, я много часов провела с психиатром, специалистом по детским травмам, учась задавать вопросы похищенным детям так, чтобы не усугублять их страданий. Несмотря на то что эти дети сейчас уже были возвращены в свои дома, я никогда не забывала о том, что их нельзя было спрашивать, с каким из родителей им бы хотелось жить, и что решать, будут ли они отвечать на мои вопросы, в конечном счете должны были именно они. К возрасту между девятью и восемнадцатью годами, оказавшись жертвой похищения, большинство из них сталкивалось с жестокостью родителей. Некоторые из них многие годы считали своих оставленных родителей мертвыми. Я не имела права не оправдать доверия этих детей. Мне оставалось лишь представлять себе, что чувствовали Аддин и Шахира, когда двое бессердечных репортеров, не заботившихся об эмоциональных последствиях своих вопросов, брали у них интервью после того, как дети были похищены. Мой опыт работы со средствами массовой информации говорил о том, что журналист забирает у интервьюируемого часть его жизни, и то, каким именно он предстанет перед читателем, полностью лежит на совести автора.

Вскоре после похищения наших детей Бахрин вернулся в Малайзию и организовал ретроспективное слушание в Исламском суде. Даты на выдвинутых им обвинениях подтверждают, что суд действительно был проведен задним числом. Похищение произошло в 1992 году, но распоряжение суда, которое он получил в том же году, датировалось 1984 годом и представляло ему в полное попечительство обоих наших детей, хотя в то время мы все еще были женаты, а я еще носила под сердцем Шахиру. И это распоряжение об опеке над моим чревом тогда сильно меня задело, несмотря на то что я была знакома с причудами, случавшимися иногда в исламской судебной системе и королевской семье. Однако этот документ означал, что в Малайзии я уже считалась похитительницей собственных детей, и, случись мне вернуться в эту страну, меня бы немедленно арестовали. К сожалению, лейбористское правительство Австралии ясно дало мне понять, что если мне вздумается вернуться в Малайзию, в попытке ли вернуть детей или просто с ними увидеться, то вытаскивать меня из тюрьмы у них не будет ни желания, ни возможности. Выходило, что, хоть мои дети и находились в восьми часах езды от столицы, я не смогу до них добраться, даже если буду готова рискнуть попасть за решетку, – это будет лишь напрасным риском.

Мне было страшно въезжать в Марокко, но у меня на руках было еще одно странное судебное решение в поддержку этой части съемок. Для того чтобы избавиться от надоедливых дипломатических и политических требований и запросов бельгийского правительства о возвращении домой двоих похищенных детей, Карима и Мехди, девяти и семи лет от роду соответственно, суды небольшого провинциального городка Марокко постановили, что если отец детей, Чикао, отказался предъявлять их суду, значит, он их убил. На имя мальчиков были выданы свидетельства о смерти, а их отцу предъявлено обвинение в убийстве. Выйдя из тюрьмы через шесть месяцев, он вернулся в свой родной город, открыл автозаправочную станцию и стал открыто жить со своими детьми.

Валери, мать детей, бельгийка по национальности, предупредила нас о том, что ее муж завел очень хорошие знакомства в правительстве и уже не раз ей угрожал. Наверное, поэтому у нас в аэропорту власти конфисковали фотоаппарат, стоило приземлиться нашему рейсу из Парижа. Они не обратили внимания на то, что у нас были все необходимые документы на провоз аппаратуры и проведение съемок. Когда таможенные инспектора стали нас допрашивать на английском и французском языках, у меня сердце ушло в пятки.

Для того чтобы вернуть свое оборудование, нам пришлось провести несколько дней в переговорах и дважды добираться на машинах до древнего города Рабат. Все это время мы снимали на камеру рынки и обнесенные заборами части Касабланки.

Снова оказавшись в мусульманском окружении, я сильно нервничала и начала страдать от клаустрофобии. Строгие требования королевской семьи Малайзии лишили меня удовольствия от пребывания в этой яркой экзотической стране. Я чувствовала себя здесь нежеланной гостьей и не могла с уверенностью идти вперед, подобно тысячам туристов, наводнявших улицы. Инстинктивно мне хотелось укрыться под хиджабом и смешаться с толпой покорных дочерей ислама, старающихся привлекать к себе как можно меньше внимания.

Я обнаружила, что Марокко удивителен и великолепен, напоен ароматом специй и наполнен рыночным шумом. Вся жизнь города происходила на фоне выкрашенных охрой зданий с тенистыми арочными проходами и белыми колониальными строениями. Побережье Касабланки, о которое разбивались волны, обещало романтические и экзотические приключения а-ля Богарт и Бергман. Но другие члены группы не подозревали, что б́ольшая часть мужчин, которых мы встречали на улицах и на рынках, проклинали нас и поносили по-арабски, пряча свои слова за улыбкой. Я поймала себя на том, что разглядываю девочек в хиджабе и одетых полностью в соответствии с требованиями ислама, идущих по улице в окружении модно одетых друзей. Оказывается, я все это время думала о Шахире, пытаясь представить себе, что сейчас носила моя повзрослевшая дочь.

Наконец, с многодневным опозданием, мы направились в глубь страны, в город Ужда, в часе лёта на маленьком самолете на северо-восток от Касабланки. Там я договорилась о встрече со студенткой местного университета, активисткой зарождающегося феминистского движения, согласившейся выступить в роли нашего переводчика. Мы были крайне осторожны и, стараясь походить на туристов, оставили б́ольшую часть своего оборудования и вещей на сохранение. Так мы добрались до родных мест Чикао, где его многочисленная родня владела автозаправочной станцией.