Книга Нет счастья в жизни - Вячеслав Лейкин

Из гостей загримированный и Екатерина ушли вместе, и он, понятное дело, пустился ее провожать.

Для начала и как бы во исполнение некоего ритуала провожатый довольно-таки профессионально восхитился двумя-тремя подвернувшимися глазу архитектурными наворотами, а затем, изящно выйдя на котурны, весьма сносно продекламировал несколько малоизвестных сочинений Мандельштама и Тютчева.

Вскоре, впрочем, разговор вернулся на круги своя, и они, возбужденно перебивая друг друга, вновь заговорили о чувственном преображении: сам ли предмет хорошеет от восторга или в глазах любящего метаморфоза сия происходит, а также постепенна ли эта процедура или же внезапна.

Ни о чем толком не договорившись, добрели до ее дома; разговор был в апогее, расставаться не хотелось; тем более дома у нее никого – отец в командировке, мать на даче, – а в серванте несколько капель чудного финского ликера… Короче, произошло то, что, в принципе, и должно произойти и происходит сплошь да рядом с людьми молодыми и увлеченными друг другом.

Всю коротенькую ночь они не разлучались ни на миг, ну разве что выбежал он разок из комнаты с невинной целью оправить себя, а потом помылся и стрелой обратно…

– И вот когда в окнах, как это говорится, слегка забрезжил день грядущий, – продолжал свой рассказ Красивый, – начала она в меня всматриваться, сперва мельком, как бы спотыкаясь обо что-то, затем все внимательнее, все пристальнее, а потом, совершенно неожиданно, зажгла в комнате свет и уставилась на меня обалдело.

Красивый достал сигареты, закурил. Гример молчал, ждал продолжения.

– Что случилось? – спросил я ее. «Это не ты», – сказала она и повела меня к зеркалу. Я взглянул на себя – от твоих ухищрений ничего не осталось.

– Потому что теплой водой, – сказал гример.

– Почти горячей. То есть ни следа. Разве что глаза…

– Я предупреждал, – сказал гример.

– Стою перед зеркалом и удивляюсь, – продолжал Красивый. – «Как это не я? – говорю. – Я». – «Не ты! – она уже почти кричит. – Это другой человек. Не тот, с кем я шла по улице, с кем вошла в дом». Я молчу, смотрю в зеркало то на себя, то на нее, будто ничего не понимаю. «Ничего, – говорю, – не понимаю. Как то есть другой? Хуже, лучше?» Она молчит, и просто даже невооруженным видно, как крыша, у нее сползает. И тут я как бы озарился, как бы сообразил, в чем дело, и… «Понятно, – говорю. – Это же ведь то, о чем мы вчера еще толковали. Ты просто влюбилась и увидела меня другими глазами, ну как бы перелепила меня, приблизила к своему идеалу!» – «Я тебя ненавижу!» – говорит она медленно, и я чувствую: сейчас в ней что-нибудь вскипит, а дальше непонятно. Ломанет, чем попало, по кумполу или химией какой-нибудь прыснет – и тогда уже никакой грим не спасет. Но нет, смотрю, идет к телефону, набирает номер…

– Ага, – сказал гример, – звонит, зараза. Я сначала заругался: в такую рань! Совсем уже, думаю, озверели. А потом допер, в чем дело. Тем более тут рядом…

– Сидим, ждем. Я еще повозникал пару раз, а потом домой намылился. Не пускает. «Сидеть, – говорит. – Сейчас все выясним, и свободен». Ладно, сижу. В конце концов, думаю, выяснится, что пошутили, и всех делов. Она, кстати, знала, что ты гример?

– Откуда? Так, общий знакомый. Друг дома подруги.

– Но как ты классно сыграл изумление, возмущение. «Как это не он? Вчера был он, сегодня не он? Тебя что, совсем уже заклинило?»

Гример и Красивый остановились посреди утренней пустынной улицы и захохотали.

– Слушай, – сказал вдруг Красивый, – а мне жалко ее. У нее же в самом деле, небось, зашкалило. Может, вернемся, признаемся, а? Жалко все-таки.

– Жалко? А ты знаешь, что мы ей счастье на всю оставшуюся жизнь сочинили?!

– Хорошенькое счастье. С оборотнем кайф ловить.

– Именно, что с оборотнем. У нее же теперь загадка появилась. Еще одна степень несвободы. О, для их брата это очень важно. Мы ее серо-пестренькому существованию такую густую красочку добавили, а ты – жалко.

– А пожалуй, ты и прав, – сказал Красивый. – И о преображении духовном реже будет выступать.

– И тоже верно, – согласился гример. – А то я вчера, за столом от вашего дуэта чуть ласты не отбросил.

Торт

Торт был огромный, невероятно круглый и пестрый, украшенный барочными наворотами в эшеровском стиле, утыканный зацукаченной ягодой – в общем, впечатление производил самое небанальное.

А если при всех своих декадентских изощрениях он еще окажется способен удовлетворить неукротимую похоть гурмана…

Как раз это и предстояло проверить по некоторому адресу, который Наталья забыла.

– Все помню! И дом, и квартиру, и лестницу их ущербно-мраморную с криворотыми маскаронами, а вот цифирей не помню.

– А позвонить, спросить, записать? – предложил Леша.

– Ладно, отыщем. Ноги сами приведут, глаза не перепутают. Сколько я там бывала – счету нет. Класса с четвертого, как подружились, так и пошло-поехало: я к ней, она ко мне. Светка тоже, небось, номеров не помнит, а позови – разом отыщет.

– Так позови.

– Успеется. А пока нас позвали. Выпьем, побазарим, торт этот монументальный оприходуем с божьей помощью да и сладимся о делах наших и датах…

Наталья и Алексей полгода уже как придумали пожениться, но по маловразумительному настоянию Наташкиной подруги ждали, когда она вернется из матримониального своего вояжа, чтобы, так сказать, самолично засвидетельствовать.

– Только я тебя умоляю, – Наталья вдруг резко повернулась от зеркала, хотя еще мгновение назад казалось, что это, в упор сосредоточенное на бровях, устах и ланитах «Свет мой, зеркальце, скажи» иных вариантов просто не предполагает, – я умоляю тебя, Алексей, чтобы такого, как тогда, у Клепиковых…

– Опять, да?! – закричал Леша. – Ну сорвался! С каждым может!.. Даже с тобой. Впрочем, ты если сорвешься, то обязательно с какой-нибудь цепи.

– Не понял! – Наталья уже опять искала в зеркале слабые места.

– Ладно, прости. Но и ты тоже. Сколько можно?

– Сколько нужно. Мне, между прочим, замуж за тебя, алкаша.

– Но я же просил, – взмолился Леша. – И вообще, любая укоризна – суть подначка.

Наталья снова обернулась.

– Меня Светка спросила, когда еще там была, когда я еще только объявила про тебя, она спрашивает: «Ну и что в нем?» Я говорю: «Ум». Она, дура, давай смеяться: «Это вряд ли, – говорит, – раз тебя предпочел».

– А я ведь ее, между прочим, и не видел ни разу.

– Увидишь. Она чудная. Яркая, веселая, как… как этот торт. И такая же, наверное, сладкая. Надо у Помпеева спросить.

– Ты хоть видела этого мифического Помпеева?

– Откуда? Она его там, на месте вычислила. И оформила, – Наталья отвернулась от зеркала и засмеялась: – Я ее спрашиваю: «Слушай, у Помпеева твоего хоть инициалы какие-нибудь имеются?» Она мне: «П. Д., ну типа Петр Дмитриевич. А все равно его все Помпеевым зовут. Даже я». – «Даже там?» – спрашиваю. «Даже да, – отвечает. – Если человек Помпеев, так он везде Помпеев». И я вдруг сообразила. После уже разговора. Все дело в инициалах, в П. Д. У Карла Брюллова как называется его монументальное шесть на девять?