Книга Ода политической глупости. От Трои до Вьетнама - Барбара Такман

Последний французский Бурбон на троне, Карл X, брат Людовика XVI, казненного на гильотине, и его преемника Людовика XVIII, совсем недолго занимавшего престол, продемонстрировал тот популярный тип безумия, наиболее подходящее название которому — безумие Шалтая-Болтая, которое состоит в попытках восстановить павшую и разлетевшуюся вдребезги структуру, повернуть историю вспять. При реакции, или контрреволюции, усилия реакционеров направлены на восстановление привилегий и собственности старого режима и возвращение неким чудесным образом власти, которой и раньше не было.

К моменту, когда в 1824 году Карл X в возрасте 67 лет взошел на трон, Франция пережила 35 лет самых радикальных перемен в своей истории, начиная с революции и заканчивая империей Наполеона, от Ватерлоо до восстановления Бурбонов. Так как невозможно было отменить все права, свободы и реформы, введенные в употребление со времен революции, Людовик XVIII одобрил конституцию, хотя сам так и не смог привыкнуть к идее конституционной монархии. Последняя была выше понимания и его брата Карла. Наблюдая за происходящим в стране из Англии, Карл говорил, что скорее станет лесорубом, чем королем Франции. Неудивительно, что он сделался надеждой эмигрантов, которые вернулись с приходом к власти Бурбонов и хотели восстановить старый режим, со всеми его рангами, титулами и особенно с конфискованной собственностью.

В Национальном собрании бывших эмигрантов представляли ультраправые, те, кто вместе с остатками консерваторов образовал сильнейшую партию. Метод создания партии был прост: ввели искусственное ограничение права голоса через снижение налогов для известных противников, отсекая личностей с налоговой ставкой менее 300 франков на доход. На правительственные должности тоже имелись подобные ограничения. Ультраправые занимали все министерские посты, включая пост министра юстиции, доставшийся религиозному экстремисту, чьи политические идеалы, как поговаривали, сформировались благодаря чтению Апокалипсиса. Его коллеги ввели строгую цензуру и весьма широкие для толкований правила сыска и задержания, а главным их достижением стало создание фонда выплаты компенсаций 70 тысячам эмигрантов, либо их наследникам, в размере 1377 франков в год. Сумма слишком маленькая, чтобы реально помочь, но вполне достаточная, чтобы вызвать возмущение буржуазии, из налогов которой брались средства на компенсации.

Те, кто поднялся благодаря революции и правлению Наполеона, не были готовы уступить эмигрантам и духовенству Старого режима, и недовольство продолжало нарастать медленно, но верно. Окруженный ультраправыми король, возможно, мог более или менее удачно завершить свое правление, если бы собственным неблагоразумием не приблизил падение монархии. Карл был решительно настроен править до смерти, пусть в кое-каких интеллектуальных способностях ему не откажешь, он, как и все Бурбоны, обладал способностью ничему не учиться и ничего не забывать. Когда оппозиция в Национальном собрании стала представлять серьезную угрозу, король последовал совету министров — распустил парламент и взятками, угрозами и аналогичными мерами добился перевыборов депутатов. Он рассчитывал на победу, но вместо этого роялисты проиграли, уступив почти вдвое. Отказавшись принять результаты выборов, будто беспомощный английский монарх, Карл снова распустил парламент и назначил новые выборы, еще больше ограничив право голоса и ужесточив контроль за процессом.

Оппозиция перешла к открытому сопротивлению. Король, не ожидавший выплескивания конфликта и не призвавший в столицу вооруженные силы, отправился на охоту, а жители Парижа, как бывало неоднократно до и после, стали строить баррикады и три дня активно вели уличные бои; французы употребляют выражение a les trios glorieuses («три славных дня»). Оппозиционеры созвали временное правительство. Карл отрекся от престола и бежал через Канал в «презренное пристанище ограниченной монархии». Великой трагедии не произошло, этот эпизод имел историческое значение только как следующий шаг на пути Франции от контрреволюции к «буржуазной» монархии Луи-Филиппа. Значимость этого события для истории безумия заметно больше, оно и демонстрирует тщетность попыток — причем не одних только Бурбонов — склеить разбитое яйцо.

На протяжении истории человечества примеров военного безумия насчитывается бесконечное множество, все они не уместятся в рамки данного исследования. Впрочем, два наиболее знаменательных случая, оба повлекшие войну с Соединенными Штатами, демонстрируют безумие стратегических решений на правительственном уровне. Это решение Германии возобновить неограниченную подводную войну в 1916 году и решение Японии атаковать Перл-Харбор в 1941 году. Оба решения были приняты вопреки доводам о пагубных последствиях таких действий: экстренно и отчаянно — в Германии, сдержанно и с глубокими сомнениями — в Японии; в обоих случаях они не привели ни к чему хорошему. Безумие относится к категории добровольного лишения свободы под предлогом «у нас не было другого выхода», виной ему наиболее часто встречаемый и самый губительный самообман — недооценка противника.

Неограниченная подводная война означает нападение на торговые суда в зоне, объявленной «запретной», без предупреждения, независимо от того, вражеские они или нейтральные, вооруженные или безоружные. Благодаря громким протестам Соединенных Штатов, требовавших соблюдения принципа свободного перемещения нейтральных судов по морю, в 1915 году эта война прекратилось, сразу после гибели «Лузитании» — не столько из-за возмущения США и угрозы разорвать отношения и настроить против Германии другие нейтральные страны, а, скорее, потому, что у Германии не хватало подлодок, чтобы гарантировать победу, если придется продолжать боевые действия.

К тому времени, а именно к концу 1914 года, после неудачного начала наступательных кампаний по молниеносному захвату России и Франции правители Германии признали, что не смогут выиграть войну против трех объединившихся противников, если те будут выступать заодно; как сообщил канцлеру начальник генштаба немецкой армии: «Может статься, мы сами скоро выдохнемся».

Требовались политические усилия, которые привели бы к заключению сепаратного мира с Россией, но этого добиться не удалось, как провалились и многочисленные попытки переговоров с Бельгией, Францией и даже Британией в последующие два года. Причина всех неудач состояла в условиях Германии: в каждом случае эти условия были добровольно-принудительными, словно победители предлагали другой стороне выйти из войны, согласившись на аннексии и контрибуции. Кнут и никаких пряников. На таких условиях никто из противников Германии, разумеется, не собирался предавать своих союзников.

К концу 1916 года обе стороны практически истощили ресурсы и военные идеи, положив миллионы жизней в битвах при Вердене и на Сомме за успехи, измеряемые в ярдах. Германия перешла на картофельную диету и призывала в армию пятидесятилетних. Союзники держались, без какой-либо надежды на победу до тех пор, пока на их сторону не встанет со свежими силами Америка.

За эти два года, пока верфи в городе Киль лихорадочно выпускали субмарины, чтобы достичь намеченной цели в 200 кораблей, на совещаниях на высшем уровне флот отстаивал идею возобновить использование торпед, несмотря на настоятельные советы гражданских министров этого не делать. Неограниченная подводная война, как утверждал канцлер Бетман-Гольвег, «неизбежно приведет к тому, что к нашим врагам присоединится Америка». Моряки не отрицали этого, однако скептически относились к подобной возможности. Всем уже было ясно, что в одиночку Германии войну не выиграть, и потому целью объявили захват Британии, едва живой вследствие морской блокады, прежде чем Соединенные Штаты успеют мобилизовать, подготовить и отправить в Европу войска любой численности, достаточной, чтобы изменить исход войны. Военные убеждали, что им нужно три-четыре месяца. Адмиралы развернули карты и таблицы, показывая, сколько тонн водоизмещения смогут пустить ко дну немецкие подлодки за этот срок, до того как Британия превратится «в рыбу, что задыхается в иле».